После этого фиаско мать уже не пыталась возбудить во мне интерес к селедке. С какой-то стороны ей это и трафило тем, что не любя селедку, я не любил все рыбное. Я не ел, ни кету с осетриной, ни черную и красную икру, что снижало ее расходы на посещения театров, где в те голодные годы, подавали малюсенькие бутербродики с икрой за бешеные деньги. И люди, зная, что нигде, кроме как в театре, они этого не купят, выстаивали громаднейшие очереди в буфет. Иногда мне казалось, что большинство зрителей ходит в театр только исключительно ради буфета. Ведь зачастую спектакль уже начинался, а очередь продолжала стоять к прилавку.
Последующие мои встречи с рыбопродуктами были такими же неудачными.
Когда мне было четырнадцать лет, буквально за месяц перед воспалением аппендицита, мать купила банку шпрот. Неожиданно для себя самого, я почувствовал, что их запах меня привлекает. Я подошел и вытащил, безо всякой вилки, прямо за хвост, одного малька. Дав стечься маслу, я отправил его в рот и испытал удовольствие. Я взял, теперь уже вилкой, и отправил в рот второго малька. Потом — третьего. Так и не заметил, как съел целую банку. Мамка была в восторге. Она рассиялась от того, что я наконец-то осознал вкус рыбы и начала строить планы относительно того, что мне надо попробовать еще и кильку… Но у моего желудка были иные планы. Он только и мечтал, как бы возвратить все съеденное обратно. Не прошло и получаса как меня начало рвать. Да так круто, что потом часа два я лежал в лежку.
А потом был аппендицит.
И с тех пор, я называл шпротный паштет не иначе, как рвотный.
Став старше я всегда избегал рыбных блюд, будь то рыбный суп, котлеты, икра или вобла. Но однажды мои друзья по аспирантуре уговорили меня на вяленого леща с пивом. Недаром говорится, что за компанию жид удавился. Лучше бы я удавился, чем поддался на их уговоры! Всю ночь меня рвало с часовыми интервалами. Утро я встретил бледным, как смерть, с синюшными мешками под глазами и такой слабостью, что еле-еле доходил до окна, чтобы посмотреть (как мне тогда казалось — в последний раз) на этот мир.
В тот день произошло еще одно очень прискорбное, Я бы даже не постеснялся назвать его постыдным, событие, которое я описал в рассказе «Мама, ведь ты ударила саму себя» И которое очень далеко от Турково-Саратовских рассказов.
Поэтому все разговоры о рыбе вызывали у меня только отвращение.
Ирина знала, что я не люблю рыбу, поэтому Никогда не готовила мне ее. Да и сама она не была какой-то ярой любительницей рыбных блюд. Как говорится — «Есть — можно съесть» Но не более того.