Ответственный за транспортировку пленных индийский чиновник Муради день проводил за чаркой вина, а ночь — за картами. Поэтому все заботы о пленных и бремя переговоров с капитаном по возникающим проблемам ложились на плечи Менджюна, для которого некоторое знание английского языка оказалось как нельзя кстати. При первой же встрече капитан поинтересовался его образованием. Менджюн ответил, что он — «университетский недоучка». Слово «university» в его корейском произношении, видимо, не очень понравилось капитану, и он, слегка поправив артикуляцию звука «r», уточнил: «Так вы учились в университете?»
О себе он рассказал, что в свое время окончил торговое мореходное училище в Англии, и перечислил с десяток крупных чинов английского флота, с которыми ему довелось вместе учиться. В бесхитростном рассказе старого моряка не было ни на йоту бахвальства, а чувствовалось что-то наивное и светлое.
Тех иностранцев, с которыми Менджюну доводилось встречаться, отличала, на его взгляд, одна общая черта: они значительно чаще, чем корейцы, вели себя по-детски. Неоднократно наблюдая за тем, как они, словно упрямые дети, не могут легко изменить избранный стиль поведения, он стал думать о них как о людях неуравновешенных. По отношению к находившимся на борту недавним узникам и капитан, и экипаж корабля были исполнены сочувствия. Они считали их мучениками, не нашедшими пристанища на родине и избравшими своим уделом жизнь на чужбине. Сами освобожденные принимали это сочувствие к себе с долей смущения и иногда вели себя вызывающе, становясь в позу повидавших жизнь людей, которым не нужна милость посторонних. Но если потревожить это сложнейшее переплетение чувств, то оттуда — из многослойной и беспорядочной свалки — непременно, точно из гнойника, потечет такая каша, которой не подыскать и названия. Все это бесформенное, порой на ощупь осязаемое естество есть не что иное, как наш собственный внутренний мир.
— Ну как? Что вы сейчас испытываете? Ожидание? Страх?
— Ничего. Никаких мыслей.
Менджюн качает головой. Капитан, выпуская колечками дым от сигары, слегка улыбается:
— Мне никак не понять вас. Вам не по душе ни юг, ни север вашей страны. Ищете пристанища на чужбине. Разве у вас на родине нет близких и родных?
— Есть, конечно.
— Кто? Мать?
— Нет.
— Отец?
Менджюн кивает в знак согласия и при этом ловит себя на мысли: «Почему он сначала спросил о матери?»
— А любимая?
При вопросе о любимой Менджюн заметно побледнел. Растерявшись, капитан поднял правую руку и погрозил сам себе пальцем:
— Уж извините меня, старого…