Итак, войдя в магазин, я с большим облегчением пристроился в очереди в молочный отдел за спиной пожилого мужчины. От него исходила защитная, благоприятная для меня энергия. Я его еще на улице, у магазина отметил как «ангела» в этой моей «ангельской» реальности. Вероятно, подсознательно я не забывал, что, согласно христианской традиции, сатана «достигает архангельского чина». И, действительно, я чувствовал на себе воздействие неблагоприятных токов. Так, стоя в очереди, я усиленно старался не обращать внимания на подозрительных молодых людей, собравшихся в небольшую группу у окна (в согласованной реальности — обычных утренних алкоголиков). От них довольно чувствительно исходила враждебная по отношению ко мне настороженность. В энергетическом смысле это была группа бесов, которые составляли, как я потом в этом убедился, довольно значительную часть населения «ангельской» реальности.
И все же в то утро и на улице, и в магазине во мне преобладало необыкновенно приятное чувство от хрустящей, искрящейся чистоты воздуха, света, всей окружающей меня атмосферы. Как будто метеорологические условия приобрели вдруг чисто душевные качества сочувствия и благорасположенности и сводка погоды по этим качествам давала самые лучшие показания.
Я вернулся домой и разобрал продукты. Все было спокойно. Ни Вера, ни Маша не подозревали, что внутренне я так же далек от их психической реальности, как если бы находился где-нибудь на Марсе.
Вера попросила меня отвезти ребенка к бабушке на Кировскую улицу и заодно захватить с собой большую чертежную доску, распилив ее предварительно на две части. В то время она давала уроки нескольким ученикам и хотела приспособить чертежную доску под мольберты.
Я принес доску на кухню, положил ее на табуретки, провел по линейке черту — и вспомнил, что на Пушкинской площади Аня говорила мне вчера о какой-то черте. Она сказала, причем вне связи с нашим разговором, что «должна быть какая-то черта». Я тогда, разумеется, не понял, о чем идет речь. А за неделю до этого, на исповеди в Загорском монастыре, монах о. Алексей тоже говорил мне о черте. Очень хорошо помню его таинственную фразу, которой окончился наш с ним разговор: «Перейдешь черту, тогда узнаешь!». Что это за черта, и что я должен узнать, я тогда, конечно, не понимал. Естественно, что, проводя линию по чертежной доске и находясь в «ангельской» реальности, составленной из натурализованных символов, эта карандашная черта связалась у меня с мистическими «чертами», о которых они мне говорили.
Итак, я стал пилить доску с таким чувством, как если бы я перепиливал свою собственную судьбу. Меня поразила точность и сила, с которыми я проделал эту операцию: я распилил толстую и широкую чертежную доску не останавливаясь, одним духом (отметив, конечно, про себя двусмысленность этой идиомы). Я распилил ее без малейшей усталости, идеально прямо по черте. Но когда в самом конце доска под собственной тяжестью развалилась на две половины, произошел небольшой разлом и на одной половине доски получились выщерблены. Я приложил половины одну к другой, так что выщерблены эти оказались снаружи, связал доски крест-на-крест и мы с ребенком, одевшись, вышли на улицу. Кроме досок, в другой руке у меня была еще довольно тяжелая авоська с вещами.