Но, несмотря на все мои старания, Коля не «пробудился», а схватил меня за руки и начал успокаивать. Мы сели на диван и стали раскачиваться. Причем, по-моему, инициатива этого раскачивания принадлежала ему. Зачем он начал это делать — непонятно. Скорее всего, атмосфера безумия, наполнявшая комнату, передалась и ему, поэтому он и стал меня укачивать как мать ребенка, вместо того, чтобы сразу дать мне френолон, который, как обнаружилось часа два спустя, был у него с собой. Я эйфорически шутил. Сравнивал, помню, себя и его с двумя даосами, плывущими в лодке во время весеннего разлива — волны, мол, нас раскачивают и так далее, в таком же поэтическом роде. Временами Коля совершенно забывал, что находится в обществе буйного помешанного и поддавался на мои «игры», смеялся и подыгрывал мне с удовольствием. Особенно нас увлекла любопытная магическая игра с «выбрасыванием» из форточки разного рода «миров». К сожалению, не помню ее подробностей. В общих чертах она заключалась в том, что я делал руками пантомимические движения как бы что-то выбрасывая из форточки и одновременно с этим говорил, например: «мир цветов». Коля дул в форточку (по собственному почину), после чего я говорил «Готово!». То же самое мы проделали с «миром запахов», «миром слов», «миром значений» и еще с какими-то мирами, названия которых теперь не помню. Однако несмотря на го, что Коля с увлечением принимал участие в этой «игре», дул в форточку и вообще «забывался в чаду нестройных чудных грез», несмотря на все это, когда раздавался телефонный звонок (весть о том, что я сошел с ума, быстро распространилась по моим знакомым), он серьезным и скорбным голосом на вопрос о моем самочувствии отвечал: «Плохо».
Кроме прямого словесного и игрового контакта с Колей я вступал с ним в своеобразное «духовно-метонимическое» общение, связанное с его именем и ростом. Этот уровень нашего «общения», а точнее — моего созерцания, совершенно от него скрытый, тайный был для меня самым интересным. Его «ангельская» сущность представлялась мне очень стойкой в смысле преданности христианскому учению. Я видел в нем «запакованного» в плоть ангела-хранителя веры. Эта его функция «стража» на уровне психоэнергетического созерцания проявилась для меня как результат наложения двух его характеристик: высокий рост и худоба («копье») и имя «Коля» (Николай — «победитель», Коля — «колоть»). В итоге из Коли у меня получился какой-то «ангел-копье», который, кроме прочего, выступал еще и в символической роли вертикального бруса креста, врытого в землю и в мистическом смысле как бы связующего Распятого с землей, «прикалывающего» его Дух к земле, к форме, к воплощению. Эта неожиданно открывшаяся мне «служебная» функция Коли как Ангела-копья, соединяющего, скалывающего по замыслу Бога-Отца Небо и Землю и то, что ангелы, как служебная сила, могут, оказывается, символизироваться не только как антропоморфные существа, но и как предметы (в данном случае вертикальный брус креста), все это меня чрезвычайно поразило. В голове у меня все время вертелись слова «копье», «колоть», «приколоть», «прикол» и т. д. В конце концов этот мой внутренний прикол к мистической этимологии разрешился внешне удивительным поступком Коли, который, перед уходом, взял английскую булавку, подошел к оконным шторам, сдвинул и сколол их в самом верху этой булавкой.