Однако внутренний бред не утихал, мыслями я был по-прежнему прикован к тому, что происходило в измененной реальности. Визит псих-бригады я воспринимал в двух планах: «истинном», понятном только для меня и «ангельской» сущности психиатров, и «ложном» — обыденном, понятном всем. Бригада состояла из трех человек — врач и с ним два санитара. Когда они приехали, я все еще лежал на диване под простыней. Врач сел за низкий круглый стол, слева от меня. Это был молодой человек в белом халате лет тридцати с небольшим, с бородой. В моей метафорической реальности это был никто иной как сам Христос. Пожилой санитар — лысоватый, крупный мужчина лет 50–60 — Бог-Отец — расположился на стуле посреди комнаты, а молодой санитар лег 20–25 — Святой Дух — пристроился у дверного проема в комнату, прислонившись к косяку. У него были небольшие усики и в течение всего визита он неподвижно и молча со скрещенными на груди руками простоял у дверного проема.
Святая Троица предстала передо мной (вернее, я перед ней) в полном составе и в моей «ангельской» реальности начался — как это принято называть в мистическом христианстве — «частный» или предварительный суд. Такому суду подвергается душа на том свете перед общим Страшным Судом, следующим после всеобщего воскресения. Надо сказать, что тогда я не знал о существовании этого «частного» суда, однако происходящее со мной развертывалось именно по сценарию посмертных «мытарств» души. Этот эпизод я определил как «частный суд» уже позже, когда узнал о его существовании в литературной традиции.
Задавал вопросы врач (Христос). Внешне я отвечал совершенно нормально, ну, там, мол, почувствовал себя скверно, возбудился, стекло разбил случайно, потеряв координацию при попытке закрыть форточку, а сейчас чувствую себя хорошо, хочу спать и т. д. Но в то же время у нас с ним шел и «внутренний» диалог. Я уже описывал феномен или синдром связи между мыслями и определенным образом выделяемыми моим слухом словами и фразами в речевом потоке говорящего человека — как это было с гардеробщиком Артем Иванычем, офицерами на Гоголевском бульваре, в церкви и т. д. Мысленно я каялся перед врачом-Христом, перечислял свои грехи. Каждое такое мысленное перечисление обязательно комментировалось им вслух. Например, у меня, в числе прочих, промелькнула мысль о грешности моих четырех женитьб. «Вот, вот, именно» — не преминул отметить вслух врач. Его фраза, разумеется, относилась к какому-то аудиальному высказыванию — либо моему, либо еще чьему-то. Но удивительным образом каждая его фраза соответствовала и моим мыслям, как будто он их слышал все до единой. Он записывал то, что я ему говорил о своем состоянии, как обычно пишут врачи при визитах к больным, но я «понимал», что записывает он мои «грехи». Пожилой санитар, сидящий посередине комнаты на стуле (Бог-Отец), за все время нашего разговора с врачом сказал только одну фразу в конце: «Писал бы лучше!», которую я понял как выражение соболезнования по отношению ко мне в том смысле, что аскеза — не мое дело и что я рано забрался «на тот свет», в «ангельскую реальность», надо было продолжать заниматься литературой. В плане же согласованной реальности фраза, вероятно, относилась к врачу, который, возможно, отвлекся от своих записей, а тот его поторопил. Но тогда согласованная реальность была для меня иллюзией, прикрытием, а существенное, экзистенциальное совершалось в «ангельской» реальности «суда». Торжественную фантастичность моих переживаний (все-таки как-ни-как явление Троицы верующему человеку!), разумеется, передать невозможно.