Эта линия «отрезвляющих» знаков по ходу развития моей истории менялась, и от грубых резких одергиваний с помощью топаний, а затем специфических причмокиваний знаки трансформировались в едва заметные паралингвистические указания, осуществляемые пальцами рук (моих собственных или других людей), своеобразным поглаживанием предметов или разных мест тела. Но этот период настал значительно позже, когда у меня начались сильнейшие вербально-мысленные «брани», на которые и реагировала эта, в сущности, довольно таинственная знаковая система «бесплотных сил» или субъекта установки.
Абсолютное и единственно подлинное значение внешней реальности для нормальной жизни я осознал только где-то через год после выхода из больницы, находясь под постоянным воздействием этой паралингвистической атаки.
Условленное время встречи давно прошло, Ани не было. Я погулял еще немного по парку, размышляя о «знаках» и их природе, и вернулся в отделение. Войдя в холл, я сразу же увидел Аню, сидевшую в ожидании меня на стуле. Мы с ней каким-то образом разминулись в парке, хотя, помню, я все время следил за подходом к подъезду — она, видимо, проскользнула в дверь как раз тогда, когда я «рассматривал» дерево.
Аня, на мой взгляд, выглядела очень красиво, — черный шерстяной облегающий костюм, красиво уложенные длинные черные волосы, изящно наманикюренные красным лаком ногти, приятное, улыбающееся лицо. Она бодро приветствовала меня, сказав какую-то фразу по-английски, была спокойна, открыта, иронична и весела.
Я предложил провести наше свидание в саду. Мы оделись и вышли из больничного корпуса. Я повел ее к заснеженной беседке, где мы уселись на перилах.
Светило солнце, блестел снег, напротив меня сидела дивная, божественная женщина. Я не мог оторваться от удивительно теплого, радостного света, струящегося из ее глаз. По-моему, еще не начав разговора, я снова, как недавно у дерева, стал «западать» в Анину нездешнюю красоту, но теплота, излучающаяся из ее глаз, не давала эффекта «засасывания» и я просто в ней с наслаждением барахтался, переворачивался и валялся как кот на солнце. Все же, пересилив желание только созерцать, я заставил себя болтать с ней о чем-то незначительном, испытывая в то же время радость от состоявшегося, наконец, визуального и взаимного «понимания» того, что наши метафорические реальности сомкнулись, что состоялась, наконец, «встреча в Духе» лицом к лицу.
Свидание длилось недолго. Она сказала, что спешит. Мы встали и я пошел проводить ее к выходу. По дороге, когда мы шли по узенькой ледяной тропинке — я шел позади нее, — она раза два-три топнула ногой о лед совершенно так же, как топала на пути в фототеку. Я сказал ей что-то вроде: «Не хватит ли топать?». Прекрасно помню, что она оглянулась и ответила: «Заметил?». И действительно, с тех пор ее «знаковое» топанье прекратилось. Это был уже второй, после сцены в кафе с «Узнаешь меня?» открытый словесный контакт между мной и тем слоем «расширенного» сознания Ани, который давал эффект обьективации «ангельской реальности» на вербально-смысловом уровне. В дальнейших наших с ней отношениях я обнаружил, что сознательно она ни о каких «знаках» понятия не имела. «Понимающий» механизм ее мозга никогда не включался в «ангельские отношения», но зато она вся, целиком, как медиум, становилась иногда как бы «рупором» того или иного уровня «сил» (коллективного сознательного), которые артикулировались через мой субъект установки, вовлекая в процесс этой артикуляции коммуникативные точки окружающего меня мира, хотя сознательно я того и не желал. Система или программа развертывалась независимо от меня в процессе «вознесения» или «расширения» (точнее — сужения) моего сознания. Правильнее всего, по-видимому, этот процесс следует сформулировать так: иерархия психоэнергетических установок коллективного бессознательного, носителем которой является каждый человек, артикулировалась в языке моего восприятия через мое подсознание, «опредмечиваясь» таким образом в коллективное сознательное.