Еще одно интересное приключение произошло со мной на следующий день. Молодой парень из соседней палаты сломал ногу, когда ходил за обедом в другой корпус. Он поскользнулся на льду возле кухни. Надо было перетащить его в палату. Я предложил свою помощь. Вместе с медицинской сестрой и еще одним больным мы вышли на улицу. Мы его удивительно долго искали, заглядывали в разные подсобные помещения по всей территории больницы — и нигде его не было. Долгое и совершенно нефункциональное наше блуждание в конце концов натолкнуло меня на мысль, что на самом деле сестра ведет меня в какое-то таинственное помещение, где мне выдадут одежду «святых». Однако этот бредовый наплыв довольно быстро схлынул и вскоре мы, в одном из домиков, среди каких-то агрегатов непонятного мне назначения обнаружили пострадавшего. Он сидел на стуле и курил. Мы посмотрели на его ногу. Сбоку, чуть выше лодыжки, распирая кожу, торчал огромный шишак — сустав выскочил из гнезда и выпирал в неподобающем месте ноги — удивительно дикое зрелище! Хоть боль была очень сильной, дер жался он мужественно, не вопил и не стонал. Помню, меня буквально пригнуло к его ноге желание исцелить вывих «наложением рук». Однако я вовремя остановился, в противном случае я наверняка пролежал бы в больнице еще какое-то время: сестры внимательно следили за поведением больных и записывали всякие отклонения в специальный журнал, который ежедневно читали врачи.
Все последние дни моего пребывания в больнице я старался как можно больше «послужить своему ближнему»: кормил с ложки полупарализованного, трясущегося в паркинсонизме старика, брил Стасика электрической бритвой, раздавал свои продуктовые передачи, одним словом услуживал каждому как только можно. Однако делал все это не из естественных или нравственных побуждений, а из духовных — как необходимый элемент своего «духовного пути к Богу».
В самое утро выписки я чуть было не сорвался. Случилось так, что в то утро наше отделение посетило сразу шесть психиатров. Когда они вошли в палату, на меня накатил дикий приступ внутреннего смеха, готового вот-вот прорваться наружу — истерического какого-то смешливого рыдания. На то, правда, были и причины. Дело в том, что, как я уже говорил, население нашей палаты было разделено для меня на семь «бесов» и трех «ангелов». И вот эти «бесы» так громко, нагло и дико отвечали на вопросы врачей, так намеренно и похабно шутили и предъявляли нелепые претензии, что на меня в конце концов и напал этот приступ — я давил его, прикусывал до боли губы, отворачивался к окну. Однако «искушение смехом» все усиливалось, я чувствовал, что сейчас не выдержу, меня прорвет, я захохочу и меня не выпишут. Тогда я поискал глазами своих «ангелов-хранителей». Я увидел, что они равномерно, опустив головы и заложив руки за спины ходят в проемах между койками туда-сюда, совершенно синхронно друг другу, а все «бесы» стоят кучкой неподвижно и орут. И вот я тоже заложил руки за спину, опустил голову и начал ходить по палате. Желание хохотать сразу же исчезло, истерика прошла. Но вообще это была какая-то нелепая странность: ведь именно наше поведение ходящих туда-сюда — синхронно и в одинаковых позах — в присутствии врачей было очевидным признаком ненормальства, в то время как спокойно стоящие и разговаривающие с врачами — пусть на повышенных тонах — остальные, «бесы», должны были производить впечатление нормальных людей. Однако несмотря на мое странное, подражательное хождение, врачи, после соответствующего опроса, признали меня полностью выздоровевшим.