Итак, следующую «остановку времени» я испытал днем у себя в комнате. Я стоял у окна, на улице было светло и снежно. И вдруг в моей голове возник как бы блистающий, безграничный вглубь и очерченный только краями моего сознания крутящийся поток внешней реальности, как бы неожиданно вспыхнула мыслеформа всей реальности, неожиданно оказавшаяся внутри моей головы. Удар, взрыв этой внутренней картины был столь мощен, что я покачнулся и тут же впал в полную неподвижность, каталепсический транс. Колесо времени, которое все двигает вокруг нас, вдруг застряло, остановилось в моей голове. Вместе с ним остановилось и мое чувство реальности, чувство моего собственного существования: я абсолютно отсутствовал по отношению к чему бы то ни было. Это был полный конец всему, так как мир, оказавшийся внутри меня, лишился своего целеполагания в моем осмыслении себя, застыл в бессмысленности амфиболии — дальше просто некуда было раскручиваться, некуда течь, ибо я, как точка его приложения, исчез, растворился в полном небытии. Произошло как бы выжигание самых глубинных пластов моего «я». И вот тут, несмотря на высшую степень эмпиричности мыслеформы, обнаружилась линия раздела (чисто языковая) мира и мысли, субъективного и объективного. Полная остановка этого колеса длилась какие-нибудь миллионные доли секунды, я успел только ощутить спазм небытия, а колесо опять стало раскручиваться, движение его убыстрялось, пока не приняло обычную, внешнюю линеарность. Как бы вихрь потока времени (как натурализованной мыслеформы) «на время» залетел в мою голову, покружился там, застыл на мгновение, потом опять раскрутился и вылетел наружу, вернув мне окружающий мир — его предметы, отношения, процессы и т. п.
Интересно, что вместе с возобновлением течения времени я почувствовал, что вновь возникший поток внешней реальности начал протекать во временной фазе, опережающей мое собственное временное ощущение — я как бы отшатнулся и пропустил этот поток перед собой вперед, а сам от него отслоился и оказался в такой реальности восприятия, откуда отчетливо «видны» вечные контуры материального мира, то есть я стал воспринимать предметность, отношения и т. д. как бы с привкусом «вечности».
Надо сказать, что сам момент остановки я воспринял как спазм энтропирующего мое «я» ужаса и первые секунды выхода находился в полном ошеломлении и дезориентации — я не понимал, где нахожусь. Однако в физическом, бытовом плане все было нормально — под ногами пол, вокруг мебель и стены, все совершенно обычное и надежное. Первым делом я почему-то подошел к полке, на которой у меня стояла старая маленькая эмалька, изображающая какую-то святую. И изображение, и надпись стерлись от времени, местами эмаль потрескалась и вообще на прежний мой нормальный взгляд представляла собой неуклюжую деревенскую работу. Теперь же, глядя на нее, под внешней пленкой изображения я видел невероятной красоты живой мир, иномирные дали страны блаженных, превосходящих своей телесностью, жизненной наполненностью наш мир, наш модус бытия как бы предварительный по отношению к тому, который я увидел. Причем там не было никаких «световых» эффектов — абсолютно спокойные дали, спокойные пространства.