Рука тянется к телефонному диску, крутит его пальцем, тыкая в дырочки с цифрами.
— Алло! Володя? Это — Леви. Узнал? Рад? Хочешь встретиться? Здорово! Тогда у Техноложки в булочной?
* * *
Весенний день. Тополиный пух, смешанный с петербургской пылью, витает в воздухе. Перед дверью булочной стоит непримечательный паренёк, непримечательно одетый с непримечательным лицом слегка землистого цвета.
— Володя!
— Леви! Как я рад тебя видеть!
— И я.
Парни крепко жмут друг другу руки, обнимаются. Потом заходят в кафе, заказывают по чашке кофе с лакомой булочкой, беседуют. Володя рассказывает, что он устроился работать урологом при поликлинике, подведомственном Морскому Торговому Порту. Леви пока рассказать нечего. Если только о том великом чуде своего Освобождения.
— Пойдём я тебя с евреями познакомлю? — предлагает Володя.
— Зачем это ещё? Мне не надо.
— Да ты не понимаешь! — настаивает Владимир, — это организация такая, СОХНУТ называется. Помогает евреям уехать в Израиль. Ты мог бы её возглавить. Такие люди, как ты, там нужны.
По пропылённой лестнице немытого подъезда они поднимаются в квартиру, в которой располагается «офис». В «офисе» сидят сонные, вялые, безразличные люди с немного отличающимися от других россиян лицами, среди вороха бумаг. Они вяло смотрят на приятелей, вяло здороваются, вяло прощаются. Русские, которые думают, что они евреи, «помогают» другим русским, тоже думающим, что они евреи, покинуть родину — привычный уклад, работу, карьеру, обосноваться в восточной стране с чужими людьми, с чужим языком, где они навсегда останутся вторым, если не третьим сортом, превратившись из академиков и учёных в поломоев и охранников.
— Ну всего тебе доброго, Володя! — Протягивает ему руку его приятель по столь непопулярному месту.
— И тебе всего доброго! Я так рад, что ты позвонил! Огромное спасибо! Очень рад был тебя увидеть, — искренне улыбаясь в ответ чеканить Владимир.
* * *
Леви всё же отрывает взгляд от здания, где когда-то располагалась та уютная булочная, где он когда-то уютно пил тот ароматный кофе и ел ту лакомую булочку. Отрывает взгляд, и, прочерчивая прямую к себе за спину вдоль Фонтанки, пытается отыскать здание, где должно находиться здание, где когда-то находилась поликлиника, где должен был работать врачом его добрый товарищ по имени Володя со смешной, по левиному восприятию, фамилией Головков. Сверху видны только разноцветные жестяные крыши домов и мягкий изгиб реки, где-то там прячется клиника.
Как-то, когда Леви уже давно жил не в Советском Союзе и не в России, он вспомнил своего задушевного товарища, с которым так жестоко на самом старте поступила его судьба, вспомнил задушевную ночную беседу в душной камере, утрамбованной мужицкими вонючими храпящими телами, когда они вдвоём сидели на железных нарах, именуемых на местном лексиконе «шконкой», за железным столиком, экзотически прозванном «вертолёт», ночную задушевную беседу, в которую Володя вложил всю свою прожитую жизнь и всю жизнь, которую он чаял ещё прожить, все свои мечтания все стремления. Леви вспомнил своего товарища и, найдя потрёпанную телефонную книжку и нужный поблёкший номер, набрал его, тыкая пальцем в квадратики с цифрами.