— Здравствуйте. Позовите, пожалуйста, Володю к телефону. Кто спрашивает? Леви спрашивает. Его товарищ. Вы знаете? Володя дома?
На другом конце провода после подробных вопросов-ответов начались всхлипывания с последующим плачем:
— Володи больше нет. Володи больше не-е-е-е-е-е-е-ет. Он уехал в тот вечер на такси и больше никогда не вернулся. Он всегда надевал крестик с цепочкой, а в этот вечер его не надел, — рыдала безутешная мать, — надел белую рубашку, а вот крестик не надел, хотя всегда надевал. И вот авария. Нет больше Володи.
Взгляд следует за почти незаметным изгибом Фонтанки, пересекает Калинкин мост, раскачивающий своими массивными цепями, устремляется в сторону горизонта, где кончается земля и начинается Финский залив, выход в море, выход в Большой мир. Где-то за морем с заходящим солнцем играют зарницы, окрашивая бордово-золотыми всполохами небо и, оповещая, что и этот день уже подходит к концу, как когда-то подошли многие другие, и многие другие также в свой черёд к нему подойдут. Множество жестяных крыш радуется игре красок, радостно подхватывая её, отражая в самих себе и посылая эти будоражащие блики своим соседям, знакомым и друзьям.
Начало Рижского перегорожено когда-то белого цвета прямоугольником. В нём, в своё время помещался Гипробум, где Леви работал чертёжником-конструктором в отделе Генпланов. Работал он там, чтобы пополнить скудный семейный бюджет, состоящий из одной инженерной зарплаты его мамы. Леви был рад этой работе и зарплате. Как-то, в обеденный перерыв, какие-то иностранцы рядом с этим зданием спросили Леви что-то, то ли дорогу к нужному им месту, то ли название нужного им места. В момент вопроса Леви был арестован и допрошен. В отдел Генпланов работники этих спецслужб отправили письмо, что Леви был задержан за «связь с иностранцами». Отдела лишили «Переходящего знамени», годами пылившегося в углу кабинета, а Леви вместо полагающегося увольнения перевели в Транспортно-механический отдел, в серое солидное здание на другом конце Рижского. Перевели с повышением в должности и зарплате, возможно, исходя из сочувствия к мальчишке или из сокрытой еврейской солидарности.
Леви поворачивает голову слева направо и видит, действительно, это здание, где он, сидя за кульманом, чертил ленточный конвейер, где зубрил учебники финского языка, где начиналась его трудовая карьера. В этом повороте головы изрядная доля судьбы Леви, которую сейчас можно вот так полувзглядом в мгновение окинуть и оценить с высоты восемнадцатого этажа.