Вторая победа была одержана в вопросе о наряде войск. — После распадения Военной комиссии Государственной Думы отдел наряда войск с Паршиным во главе остался в Тавриде, и Совет, желая иметь свой глаз в этом деле, ни за что не соглашается передать распоряжение нарядами в строевое отделение штаба, как при нормальных условиях должно было бы быть. Наконец, нахожу компромисс и добиваюсь переселения Паршина со всей его канцелярией ко мне в штаб, где поселяю его в бывшей квартире графа Ностица[134], недалеко от моего кабинета.
Третья победа заключается в том, что Совет, в конце концов, организует солдатское совещание при мне, хотя не в той форме, как мне хотелось, т. е. не прямым выбором из частей, а назначением из числа «советчиков». Однако же состав совещания довольно удовлетворительный. Собираемся раза три в неделю для разглагольствований. Свои приказы иногда даю на предварительное обсуждение, иногда разъясняю post factum. Публике известно, что в штабе есть солдатское совещание (именуемое Балабиным парламентом главнокомандующего), а потому подозрения штаба в контрреволюционности должны разоряться.
Часто извлекаю из парламента полезные сведения о настроениях в Совете и в войсках, и реже мне приходится ездить в Совет выяснять недоразумения, хотя я люблю иногда покалякать в этом учреждении, где меня именуют «Товарищ Главнокомандующий», что всегда мне напоминает митинг в еврейском местечке в Бессарабии, где оратор в солдатской форме, взойдя на трибуну, начал свою речь так: «Товарищи евреи-дезертиры»… (Факт).
Но есть одна категория товарищей, про которых я слышать не могу, это — «товарищи сорокалетние». Нужно заметить, что по армии прошел слух, что всех солдат старше 40 лет отпустят домой, да какая-то агитация в этом смысле пошла из Совета. И вот 40-летние начали дезертировать и являться в столицы с требованием о том, чтобы их на законном основании уволили. Поселились они лагерем на Семеновском плацу, разбились на роты, основали собственную республику, начали сначала посылать повсюду депутации, но потерпев неудачу, стали устраивать огромные шествия, более 50 рот. Чернов[135] их обнадежил. Керенский с яростью прогнал. Я начал их морить голодом, прекратив отпуск у воинского начальника всякого для них пропитания, но оказалось, что их республика может жить самостоятельно на заработки от торговли папиросами, от ношения багажа на вокзалах и проч.
Одно время они как будто начали сдавать и собирались эвакуироваться на фронт, но тут вдруг Верховский в Москве не выдержал и собственной властью распустил своих 40-летних по домам. Тогда мои взволновались опять. Якубович изругал Верховского. Его приказ отменили. Но республика на Семеновском плацу, окрыленная новыми надеждами, засела крепко, изобретая все новые промыслы для своего пропитания, хотя наиболее выгодным оказалось, безусловно, ношение багажа на вокзалах, несмотря на хаос, царивший на железных дорогах. Коменданты на вокзалах были бессильны установить порядок, и единственное спасение заключалось в солдатской железнодорожной комиссии, устроенной Балабиным и заседавшей в штабе. Без билета от нее ни один солдат не мог садиться в поезд, члены комиссии поочередно дежурили на вокзалах: их как-то больше слушались, чем законных властей, и кое-какой порядок, в конце концов, на вокзалах наладился.