На парапете высокого кованого забора возле ворот одного из домов, сторонясь пятна света от фонаря, сидит стандартный ист-сайдский забулдыга, невесть как забредший в фешенебельный район и по какой-то причине не изгнанный пока оттуда полицейскими. Под глазом — там, где у людей подобного образа жизни обычно светятся боевые синяки — у него было большое родимое пятно, из-за чего, наверное, он вряд ли хотя бы когда-нибудь выглядит приличным человеком, даже будучи трезвым.
Мужчина меланхолично прикладывается к бутылке, извлекаемой из-за пазухи, и равнодушно провожает взглядом авто, въезжающие через распахнутые ворота в просторный двор особняка. Когда на территорию заруливает Model T Piquette с наглухо зашторенными окнами, алкаш швыряет бутылку через плечо, быстро встает и входит следом за машиной. Охранник его беспрекословно пропускает, а затем педантично и тщательно задвигает на воротах один за другим три толстых засова.
Снаружи особняк обычен для нью-йоркской Парк Авеню консервативном стиле и ни чем не выделяется из ряда других. Но внутри царит готика в первозданном виде: потолки в зале со сложными сводами, высокие стрельчатые окна с металлическими цветками по центру, массивная дубовая мебель, шкаф со старинными книгами, дорогие тканевые обои с неброскими узорами, бронзовые скульптуры. На полу — паркет, прикрытый ковром из верблюжьей шерсти. Диваны и кресла обиты кожей и прикрыты гобеленовыми накидками. Люстры с тонкими матовыми плафонами едва светят, так, что различить можно было только фигуры людей.
В центре зала в одиночестве, с явным напряжением в позе, стоит худощавый, невысокого роста большеголовый мужчина, с лицом, до середины завязанным черным платком, в полумраке виднеется только бородка-эспаньолка.
Еще трое хлопочут возле большого прямоугольного стола, накрытого покрывалом с вышитым всевидящим оком. Неяркий матовый свет сверху освещает лежащие на столе деревянный молоток, связку свечей в виде треугольника, открытую библию, на которой лежит циркуль, несколько бутылок вина, бокалы, черную шляпу, два длинных кинжала.
Эти трое одеты в обычные черные костюмы, но поверх них у каждого повязан белый кожаный передник.
Один, постарше, садится в высокое кресло, двое остаются стоять чуть сзади по бокам. Сидящий, его присутствующие зовут мастером, трижды бьет деревянным молотком по столу, надевает шляпу и довольно равнодушно произносит:
— Эта ложа открыта во имя святого Иоанна. Я запрещаю всякую брань, клятвы или шепот и все посторонние разговоры, какого бы рода ни было, под не меньшим штрафом, чем какой положит большинство…