— У нее были служащие?
— Нет, никого.
— Она дружила с кем-нибудь на рынке?
— Да. Ну, общалась с одной женщиной… С владелицей лавки детской одежды напротив.
Его ручка заскользила по блокноту.
— Они хорошо ладили? Ваша мама со всеми ладила?
— Думаю, да. Сначала ей приходилось нелегко, поскольку она была одной из немногих корейцев на рынке. Ей казалось, что другие продавцы и покупатели недолюбливают ее из-за плохого испанского.
Марго вспомнила, как мама кричала вслед потенциальным покупательницам: «Amiga, amiga!»[6] Иногда те останавливались и махали на прощание, но обычно даже не оборачивались. Время от времени они морщили носы от запаха корейской еды, которую она приносила из дома. Мама обладала поразительной способностью игнорировать оскорбления, не то что Марго — ее они преследовали всю жизнь. Она любила маму больше всего на свете, но в то же время отчаянно стыдилась — ее бедности и чужеродности, ее языка и скудости жизни. Чувство любви у нее всегда сопровождалось стыдом, в том числе и любовь к себе.
Из глаз вновь полились слезы, и Марго схватила салфетку из коробки на столе.
— Если вам что-нибудь понадобится, можете мне звонить, — мягко сказал сержант Цой. — У вас есть моя визитка?
— Я просто не знаю, что с ней теперь делать. С ее прахом, я имею в виду.
— Она ходила в церковь?
— Да. — В памяти всплыли высокое здание молочного цвета, терракотовая черепичная крыша, колокольня.
— Может, там подскажут? Возможно, она обсуждала этот вопрос со священником или с кем-то еще.
— Вы правы. Только я не уверена, что готова к такому разговору.
— Как насчет вашего отца? — Сержант нахмурился. — Он еще жив? Он может вам помочь?
Выражение «ваш отец» ужалило Марго, как змея, притаившаяся в траве.
— Я не… Я его никогда не знала.
Люди в церкви и в школе часто осуждали ее из-за этого: они не понимали, как можно жить без отца. «Неужели тебе неинтересно, кто он? Думаешь, он когда-нибудь вернется?» — спрашивали они. Порой ее жалели. Однако хуже всего, что из-за этого Марго ощущала себя другой, ненормальной — она не вписывалась ни в американское, ни в корейское общество. И там и там считалось, что женщины без мужчин неполноценны, женщины без мужчин всегда ждут, когда те появятся, как образы на бумаге в растворе для проявки фотографий.
Куда теперь девать все вещи, из которых состояла мамина жизнь? Куда девать клубок четок в пыльном керамическом блюдце, выцветшие школьные портреты Марго с беззубой улыбкой и ужасной челкой, которую ей стригла мама, старый CD-плеер, покрытый плотным слоем пыли, грязно-белого плюшевого мишку с лоснящимся кривым носом, сжимающего сердечко из красного атласа? Что делать с их совместной фотографией с выпускного Марго в рамке, коробкой фотоальбомов — таких старых, что большинство фотографий в них уже отклеилось? С кучей одежды и прочим бельем из большого шкафа и комодов? Марго не понимала, зачем покупать столько свитеров, пижамных штанов и одеял, живя на юге.