Из Франции сообщалось, что в Национальном собрании было заслушано обстоятельное донесение о способах к обороне и говорилось, что чужестранные державы готовят на Францию нападение.
Сабакин посмотрел газеты, переданные ему Сурниным.
В газетах много объявлений о новых книгах, о продаже домов.
– Вот объявление, – сказал Сабакин и прочел негромко: – «Из дому господина подполковника Михайлы Петровича Нарышкина, состоящего в шестнадцатой части первого квартала под номером шестьдесят, брата его родного Павла Петровича Нарышкина находящийся в оном доме крестьянин калужской его вотчины, сельца Тина, Федосий Васильев, бежал сего октября одиннадцатого числа, о чем в Управу благочиния прошение подано; который ростом два аршина семь вершков, лицом бел, рябоват, волосы на голове острижены, темно-рус, борода большая, клином, от роду пятьдесят три года, и ежели где он явится и станет называться выходцем из-за границы, в том ему не верить и прислать, куда следует».
Сурнин посмотрел на газету.
– А вот еще объявление: «Бежали у статского советника Антон и Герасим Матвеевы дети, знающие российской грамоты писать и читать и играть на флейте».
– Беда, – сказал Сабакин. – Бедуют люди, хоть и не под землей живут, и без ошейников. А вот это и беззаконно.
Он прочел:
– «Желающие продать мальчика не старше двенадцати лет могут явиться в дом князя Петра Ивановича Одоевского, к живущему в сем доме немцу-перчаточнику господину Шульцу».
– Не имеет права немец покупать людей нашей веры, если он не дворянин.
– Трудновато, – сказал Сурнин.
– Трудновато… Темно… И не скажешь, Алеша, того, что сказано в сей элегии, о Потемкине написанной:
О, Тьма! Ужасна тьма, скрывающа наш свет.
Как ты мучительна! Когда в тебе… Но нет,
Для света тьма нужна; тьма для того бывает,
Что, как исчезнет тьма, живее свет блистает…
– Темно, – подтвердил Сурнин.
– Что-то нам Питер скажет?
– Сговоримся.
– Обидно в газете читать, что человека продают. Я сам крестьянский сын, звали моего старика Фома, а по отчеству его никто не звал. Бороду он тоже носил клином.
– Не ропщи, Лев Фомич! Скучно, однако, здесь, в трактире, без Мартына Мартыныча.
– Ну как, половой, село на том берегу зовут еще Мартышкиным?
– А как ему еще зваться?
– А о Дмитриеве и о Борзом не слыхал?
– Толком не знаю. Говорят, послали Борзого на Камчатку, к океану, строить корабли.
Всех расспрашивал Сабакин и о других мастерах; узнал наконец, что посланы они в Питер – не то на пороховой завод, не то на завод, недавно открытый Бердом. Но сказали нетвердо.
– Идемте на галиот, Лев Фомич!
Галиот плыл по осенней ряби залива. В кронштадтской стороне из воды возвышалось и дымило здание огненной машины, похожее на военную шляпу с перьями.