Что ж, я мог только посочувствовать тогда ещё неизвестной мне, но, по-видимому, симпатичной поэтессе, ибо с методами Порочестера я уже был неплохо знаком. К счастью, умная девочка не выложила на сайте своих изображений, что счастливо уберегло её от участи стать героиней порнографической фотожабы или просто какого-нибудь идиотски-унизительного коллажа, на которые мой друг был мастак. Но ничто не могло помешать ему начать словесную атаку, которую он решил вести потихоньку, издалека, с малого — чтобы поиграть с жертвой, посмаковать её реакцию, и лишь потом огреть по хрупкой черепушке обухом грубости и цинизма.
Изобретал подход он долго, со смаком: все уже испытанные приёмы казались ему недостаточно изящными. — Как Вы думаете, дружище, — беспокойно спрашивал он, — боится она матерных словечек? Оскорбят ли они её? Эти психоделистки — такие прожженные твари, от них всего можно ожидать… А если я просто скажу, что она тупая бездарная дура, интересно, это её унизит?..
Я отшучивался, отмахивался, но Порочестера уже ничем нельзя было остановить: когда он что-то задумал — это настоящий бронепоезд. — Может быть, просто попросить её: «Не пишите больше никогда»? Понаставить единиц в «оценках»? Спросить, почему она из всех видов хобби выбрала именно поэзию?..
— Лучше займитесь выращиванием герани! — наконец, нашёл он простенькую, но изящную формулировку… и с болезненно-сладострастным нетерпением стал ждать ответа.
К его удивлению, вместо того, чтобы, подобно своим собратьям, зафырчать, забиться в истерике и начать плеваться нечистотами, загадочная аcidophileen на его дружеский совет даже не обиделась. Очень миролюбиво она ответила, что, мол, у неё на попечении — целый садовый участок, хоть и заросший бурьяном, так что, если Порочестер интересуется геранью и прочими растениями, пусть приезжает в гости и помогает полоть и сажать. Приглашение мой друг, конечно, всерьёз не принял (это будет позже), но заметно сдулся — тут было что-то не так. Впервые в жизни он видел сетевую графоманку, которой было настолько наплевать на оценку собственного творчества. Он не хотел в этом признаваться даже сам себе, но был заинтригован.
— Что же ты, в таком случае, тут забыла? — теперь уже напрямик спросил он, на что получил такой же прямой и честный ответ:
— По вечерам у нас на болотах очень пустынно. Одиноко. Жутко. Охота хоть с кем-то словечком перемолвиться…
И опять та же история — Порочестер был растроган втайне от самого себя. Одиночество — это он хорошо понимал. То ли по инерции, то ли из гордости он ещё некоторое время сопротивлялся и продолжал вредничать, оставляя под стихами новой знакомой то оценку «очень плохо», то глумливую пародию, то до отвращения едкий комментарий на корчащемся «олбанском». Но странная поэтесса всякий раз реагировала до того просто и дружелюбно, что очень скоро бедный карлик окончательно растерял всю свою наносную грубость — и с изумлением обнаружил себя лицом к лицу с живым человеком, да-да, не с сетевой графоманкой, а с ЧЕЛОВЕКОМ — таким же, как и он сам.