Жизнь любил и любил природу.
И грачиной зябкой весной
Становился он сам не свой.
Знал, что скоро оттают горы,
Оживут и леса и норы.
Птица грянет из-за морей
К старым гнездам — скорей, скорей!
И просохнет земля, и дед
Будет бить по пенькам чуть свет.
До могилы чернобородый,
Он гордился своей работой.
Говорят, что разборчив был,
Что дубовые пни любил.
Крепко держится дуб за землю,
Доставать его нелегко:
Глубоко его корни дремлют,
Расстилаются широко.
Сколько ветры в него ни дули,
Ни качали из года в год,
Устоял он, не пошатнули,
А вот дедушка пошатнет.
Он мотыгой копал, лопатой,
Молодым топором кромсал.
И сдавался пенек рогатый,
Из сырой земли вылезал.
А за ним покорялись новые,
И землисты, и широки…
И согнули деда сосновые,
И еловые, и ольховые,
И согнули его дубовые
И осиновые пеньки.
А когда навсегда заснули
Руки деда, чтобы не рыть,
То едва его разогнули
В гроб некрашеный положить.
И теперь над его могилой
Куст калины да крестик хилый.
Надпись смыта — не говорит,
Кто под этим крестом зарыт.
Но живет мой старик в народе,
Не погас угольком в золе;
Каждый год сила деда всходит,
Та, что он отдавал земле. —
Был оч бедным, но скрягой не был,
Всю истратил ее в свой час.
Вот она в каравае хлеба,
В молоке, в чашке каши, в нас.
Мы и сеем под вольным небом,
На земле, что мой дед припас.