глазами знакомую картину - реку, где купались детьми, поле, которому отдали
все силы, мост, сохранивший следы их былой удали.
Жили здесь долго, с землей расставались с трудом. То ли воздух здоровый,
то ли кости закалены, но жили здесь подолгу.
Заскрипит голос, закашляются, и со вздохом кто-нибудь начнет; "Эх, эх,
эх, плохие времена настали", - и пойдут вспоминать пережитое, и польется
беседа, знакомая, близкая, никогда не надоедавшая.
Сегодня особенно оживленно у реки. Уже не пришлось начинать с обычного
"эх, эх, плохие времена". Времена действительно плохие: о войне никаких
известий.
Уже солнце покидало измученную землю, расстилая мягкое синеватое
полотно, а старики все говорили о войне. Не слышалось задора, разгоряченных
споров мирных дней, когда хотели "утереть нос" молодежи. Страх за близких
щемил грудь, отбрасывал прикрасы. Содрогались, вспоминая тысячи опасностей
кровавых боев.
Через мост, постукивая мелкими копытцами, к реке спускались овцы.
Датуна, вздыхая, сел на бревно. Старики сосредоточенно смотрели на него,
ожидая новостей.
- Сколько шерсти в Тбилиси увозят! - подзадорил один.
- Прошлый год плохая шерсть была, овцы болели, а сборщикам дела нет -
давай шерсть, других слов не знают. А почему я должен три года в старой чохе
ходить? - запальчиво вскрикнул отец Гиви.
- Шерсть человеку нужна, - сочуственно вздохнул Датуна, - все из шерсти
делаем... Чоху!.. Я без чулок на зиму остался.
- Доля! А проклятый мсахури спросил, хватает ли мне выданной доли? -
перебил сгорбленный старик. - "Сколько наработаешь, столько получишь", а
сколько один человек может наработать?
- Один человек мало может сделать, - согласился дед Шиндадзе, - вот
буйволятник у меня развалился...
- Что буйволятник, дом хотел чинить, а сына на войну взяли, - пробурчал
Шио. - Буйволятник! Вот у меня сборщик всю шерсть забрал, говорил - не
отработал...
- Шерсть у всех забирает, пошлину надо платить...
- Думал - продам, приданое внучке сделаю...
- Хотел на корову обменять...
- Эх, эх, эх, плохие времена!..
Бесформенная тень, качаясь, легла на неровный берег. Перед изумленными
глазами вырос двугорбый верблюд, нагруженный тюками. Высокий человек с
шафрановым лицом, обрамленным черной вьющейся бородой, ловко спрыгнул с
верблюда, окинул сидящих острым взглядом, небрежным жестом оправил стеганый
полухалат, опоясанный широким персидским поясом - джаркеси.
- Али-Баиндур, щедрый купец и ученый банщик, с одинаковым удовольствием
расстилающий тонкое сукно и вправляющий сломанные кости, приветствует
почтенных мужей.
- Хорошо по-грузински говоришь... Что же, садись, раз приехал, -