Гиви неистово заплясал. - Пять дней я томился.
- Что ты дал ему? - встревожился Дато.
- Кинжал, конечно.
- Гиви, какой амкар тебя придумал? На что двухмесячному азнауру оружие?
- всплеснула руками Хорешани.
- А что, ему крест нужен? Спасибо! Уже однажды такое случилось.
Настоятель Трифилий в люльку крест подкинул, Бежану тоже два месяца было, а
взял. Теперь в рясе ходит сын Великого Моурави... Думаешь, наш Георгий
повеселел от этого? Бабо Кетеван прямо сказала: "Что первое ребенок схватит,
тем и владеть будет". Я двенадцать кинжальчиков амкару Сиушу заказал, в
каждом кармане по три ношу, все время на страже. У какого "барса" родится
сын, пусть непременно к оружию потянется. На что нам монахи?
Старая мамка укоризненно взглянула на смеющихся Хорешани и Дато и
поставила на скатерть кувшин и чашу:
- Пей, азнаур, слова твои золотом падут на судьбу ребенка.
Дато пытался отобрать кинжальчик, но, к восторгу Гиви и суеверной
радости мамки, малютка крепко держал рукоятку.
- Оставь, батоно, - мамка решительно отклонила руку Дато, - пусть он
сто лет не выпускает оружие и врагов истребляет, как Давид Строитель.
- Да живет без конца имя Давида! Но чем плохо, если маленький Дато
будет сражать проклятых, как Георгий Саакадзе? - И Гиви залпом осушил три
чаши подряд, приговаривая: - За Великого Моурави! За прекрасную Хорешани,
подарившую нам нового азнаура! За "Дружину барсов"!
Мамка вновь наполнила чашу и напомнила о крестинах: нехорошо, когда
воин два месяца живет без имени. Ангел у изголовья так тяжело вздыхает, что
огонь в светильнике вздрагивает. Черт тоже в покое не оставляет, хотя близко
и не подходит, - икона на люльке, - но в очаге зеленый язык показывает,
просит люльку покачать, любит, если ребенок некрещеный.
- Э, мамка, доброму азнауру черт не повредит!
- Правда, батоно Дато, но лучше, если ангел узнает имя и сообщит его
горам, ущельям и рекам.
Циала, первая и последняя возлюбленная Паата, подавила стон. Уже третий
день сидела она неподвижно в углу, кутаясь, несмотря на тепло, в черный
платок. Из Ирана в Картли ее переправил, конечно, в полной тайне,
Сефи-мирза. Он передал ей пояс, который был на Паата в страшный день,
передал и свой наказ: "Не сразу направься к матери моего друга, раньше через
ханум Хорешани извести..."
Выслушав несчастную, Хорешани горестно подумала: "Легко сказать -
извести, еще совсем рана свежа, минуло лишь полгода. Хорошо, что Саакадзе