Я не разделял оптимизма Мов, но чуть позднее пресса позаботилась о том, чтобы развеять мои сомнения. Критика была единодушной, везде писали одно и то же. «Париж открывает нового артиста». «Вчера вечером — триумфальный успех никому не известного новичка». «Во французском кино одной звездой больше». Таковы были заголовки крупных газет. Восхваляли мое мастерство, мою точную игру, силу воздействия на зрителя, мое трогательное лицо… Зато Люсии досталось вовсю. Ей не простили попытки выступить в роли режиссера. Париж не любит знаменитостей, которые сбивают с толку публику, меняя род деятельности. Находили, что картина неплоха, но, что касается постановки, оценки были более, чем сдержанными. Показные эффекты, незрелые решения и так далее и тому подобное. Один критик даже написал: «Это работа скучающей без работы дамы!» Придирались даже к ее несравненной игре, утверждая, что она перебарщивает в своей роли кокетливой матери.
Знаю Люсию, я понимал, что она никогда не простит мне этого успеха. Она дала мне все: славу, талант, свой гений, свои деньги… и против воли — свою дочь!
Вернее, я все у нее забрал.
Прочитав последнюю посвященную мне статью, в которой говорилось также о нашей с Мов предстоящей свадьбе, я повернулся к девушке:
— Ну, что ты на это скажешь, Мов?
— Она, должно быть, в ярости. Что же касается тебя, в любом случае, это слава!
— Слава позаимствованная! Ведь все сделала она! Они ужасно к ней несправедливы.
Мов, которая лучше меня знала эту среду, невозмутимо пожала плечами.
— У них так принято. Они создают известность жирным шрифтом на четырех полосах. И они же разрушают ее курсивом в самом низу страницы… В Париже любят открывать новое, сам видишь, но питают неприязнь к тому, кто долго задерживается наверху…
— А что если ей позвонить…
— Как хочешь. У меня во всяком случае нет желания с ней разговаривать.
Я позвонил из маленького деревенского кафе, куда мы пришли пообедать. К телефону подошел Феликс. Он узнал мой голос, и тон у него сразу же изменился, из учтивого превратившись явно в осуждающий. Повторяю, то был слуга, преданный до самозабвения, всегда готовый, даже логике вопреки, «драться» за свою хозяйку.
— Соедините меня с мадам, Феликс…
— Не знаю, дома ли она.
— Это вы расскажете разным занудам, которые ей надоедают, а меня соедините и побыстрей!
Весьма сухо Феликс сказал мне, что «пойдет узнает». На какое-то время в трубке воцарилось полное молчание. Затем снова раздался его голос. Теперь в нем слышалось ликование, не предвещающее ничего хорошего.
— Мадам отказывается подойти к телефону. Мадам поручила мне сказать, что с этих пор она знать не желает ни вас, ни мадмуазель и бесполезно звонить ей или пытаться увидеть.