А девушка словно одеревенела. Ведь это она подожгла дом Светлина, когда поняла, что сердце ее отвечает Турчину.
Никто этого, конечно, не знал. Музыканты заиграли что-то ритмичное и веселое, и Светлин несмело взял ее немую руку.
И пришлось им жить в новом доме.
Обида
Жизнь у бабы Кати была всякая, а к старости стали все жаловаться на ее характер. Возьмет будто бы у соседки лучшие пионы выкопает да и к себе в огород пересадит, а то у другой, уехавшей надолго, утюг ее самый удобный, легонький, позаимствует навсегда... Или еще — собаку соседскую, Шарика, у которого и так все ноги другие кобели покусали, грозится убить — он видите ли на ее лук мочится, а лук баба Катя продает. А с одной молодой женщины грозилась даже юбку содрать да крапивой выстегать за то, что она будто бы привечает ее внука Сашку... Обо всем этом больше всего и толковали на селе.
А вот о том, что баба Катя работящая и дня во всю жизнь сложа руки не сидела, что пятерых детей вырастила, — пусть и не все путящие получились, — о том ни гу-гу. Это вроде как в порядке вещей. И даже когда она с лестницы упала и ноги себе переломала, а все ж с костылями огород копать выбралась, говорили так:
— Вишь, какое сердце у нее здоровое...
Что ж, такая слава у бабы Кати, а слава, она на селе, известно, как уж сложится, так и гремит-стелется и ничто уже ее не перебьет.И не помнил никто, что в ранней юности была баба Катя бой-девка, на гулянках плясала, ног под собой не чуяла, а целовала так, играючи, что парни после поцелуя ошарашенно хлопали глазами, не понимая, что же с ними сделали: обрадовали или обидели... А уж язык у бабы Кати был подвешен так, что казался дамасским клинком, на который нежнейший платок, падая, неслышно распадается надвое. По той ли, по другой причине, но отсыпались кавалеры от бабы Кати горохом в разные стороны, и с гулянки чаще всего шла она одна — злая, как все собаки ее села.
Но увязался однажды за ней Николай, парень, прямо скажем, не из последних, и как она не отбривала его — не отстал. Не иначе, хмелен был. Нежненько вел ее, всякие слова-разности говорил, рукой по плечикам и около водил, лишнего не позволял, а целовал — целовал, проклятый сын, до самого утра. Баба Катя тогда оттаяла, послушная была, а когда Николай ушел, пообещав вскорости сватов заслать, всплакнула даже.
Но день прошел, второй — ни слуху от него, ни духу. Баба Катя туда-сюда, спрашивала намеками. Уехал, сказали ей, завербовался на стройку.
А когда Николай вернулся, баба Катя на зло ему замуж вышла.
Но обида жила. И, удивительное дело, с годами не уменьшалась, а даже возрастала. И баба Катя привыкла считать, что Николай проехался по ее жизни гусеничным трактором и исковеркал все, что мог.