— Да, мама, мы все — люди. Ты скажи мне: одни только наши крепостные ушли или чужие тоже?
— Не знаю, дочка! Если бы я знала заранее, что они собираются уходить, я своими ногтями разорвала бы их на части.
— Мама, вот ты грозишься, а их ведь больше нас, они могут сами ворваться к нам и уничтожить нас.
— Пусть уничтожают! Без крепостных мы все равно все перемрем от голода.
— Почему? — снова вмешался Георгий. — Мы не работаем, потому что крепостные работают за нас, а когда не станет крепостных, мы сами будем работать.
— Лучше смерть! Лучше пусть ослепнут мои глаза, только бы не видеть этого! — воскликнула выведенная из себя речами Георгия княгиня. Ей хотелось оскорбить его, но она испугалась, что это может повредить Гуло, и только заплакала.
— Мама! — воскликнула Гуло.— Посмотреть на тебя, когда ты молишься, ты добрее всех на свете, а на самом деле ты безжалостна. Ты готова умереть от злости на крестьян. А они, может быть, и не уходили никуда, а только отлучились по нашим же делам. Если и ушли даже...
— Гуло, тебе вредно так много разговаривать, опять жар Поднимется,— сказал ей Георгий, заметив, как она раскраснелась.
Гуло послушно умолкла. Она повернулась на спину, дыхание ее участилось. Георгий подсел поближе к ге кровати, дотронулся рукой до ее лба и положил ей на голову мокрую холодную салфетку.
— Эй! Коня! — крикнул, едва переводя дыхание, князь, вбежавший в комнату.
— Что, что случилось? Говори скорее! — бросилась к нему княгиня.
— На лугу возле дуба собрались мужики со всей Гурии и кричат, что больше не желают знать помещиков, что теперь они сами себе начальство. К ник присоединилось несколько дворян и даже князей, и вторят мужикам. А мы, дворянство, решили ехать в Озургети, к русскому начальнику. Некоторые уже уехали. Мы приведем войско и потешимся тогда над этим мужичьем! Плетьми и нагайками, как козлят, загонят их обратно к нам. А попадут они в мои руки, шкуру с них спущу!
— Я бы их своими руками разорвала на куски! — простонала княгиня.
— Слышите зов трубы? Вот обнаглели, бесстыдники! — воскликнул князь, подняв голову и прислушиваясь к протяжному пению трубы, тревожно звучавшему в тихом утреннем воздухе.
— А я думала, это бык мычит,— проговорила княгиня, подходя к двери и прислушиваясь к отвратительному для ее слуха звуку, сзывавшему крепостных.
— Этот звук я слышал еще до рассвета, но не понял, что он может означать,— проговорил Георгий. — А я ничего не слышу! — простонала Гуло, приподнимая с подушки голову, и беспокойно заметалась на постели.