Пермя их уже не слушал — он как-то пафосно разворачивал зеркало, приговаривая про себя:
— Конечно, лучше бы это ночью проделать. Ну, да посмотрим, может быть, так оно и будет.
Мишка, убедившись, что биарм его не видит, специально для лива покрутил пальцем у виска. Тот в ответ только вздохнул и развел в стороны перемотанные тканью руки.
— Отражения — это тоже жизнь. Усеченная, несвободная, зависимая, но тем не менее. Почему нечисть нельзя увидеть в зеркале? Потому что ее отражение находится в другой, потусторонней поверхности. Однако не все так безобидно. Отражением Одина, распятого на древе Иггдрасиль, сделался Иисус, приколоченный к Леванидову кресту, — говорил меж тем Пермя, освободив от покрывал тускло блеснувшее зеркало. — Сегодня нам доведется кое-что испытать.
— Надеюсь, не жуткую боль, — вставил Хийси, но, заметив, что Васильич обернулся к нему, поспешно добавил. — Имею в виду, душевную боль.
"Фенриры" действительно не пошли на очередной приступ до наступления темноты. О своем присутствии они напоминали только изредка долетающим до слуха людей рыком. А запертые в ловушке путники готовились к последнему бою. Пермя был так уверен в себе, точнее — в магической способности зеркала, что его уверенность передалась сначала Илейке, потом и лешему.
Они подкорректировали свой частокол, установив в нужном направлении свободный проход. Васильич хромал, лив был не в состоянии нормально за что-нибудь ухватиться. Зато Мишка старался работать за всех троих. Со второй половины дня начала накрапывать мелкая морось. Дров для поддержания огня по предварительным подсчетам на всю ночь могло не хватить, но об этом никто не задумывался.
Илейко думал о чем попало, только не о предстоящей схватке. Пермя, казалось, весь ушел в себя, временами что-то бормоча еле слышно и, словно в несогласии, мотая головой. Лишь только Мишка метался, как угорелый, подчас бросая тревожные взгляды в сторону притихшего леса. Он очень боялся грядущей ночи, стыдился этого своего страха и от этого нервничал.
Позади установленного вертикально зеркала Наследник, покопавшись в своем багаже, на гибкой ивовой ветви водрузил знамя. Вообще-то не очень, чтобы знамя, но флаг — это точно. Он представлял собой абсолютно черное полотнище, в центре которого был изображен белый человеческий череп и пониже его две перекрещенные в Андреевской свастике берцовые человеческие же кости.
— Голова Адама, — пояснил он. — Символизирует, что все мы смертны, но настроены решительно.
Ну что же, пусть будет флаг. Ни Илейко, ни Мишка не были против. Лив помнил легенду, что первый человек на Земле был размером немаленьким, высотой с метелиляйнена. Или вовсе — метелиляйненом. Когда умер — а после изгнания из Рая он стал смертным — дети и внуки похоронили его с венцом на голове, сделанном из трех деревьев: кипариса, певга (какого-то загадочного) и кедра. Душа-то Адамова попала в ад, если верить знающим людям богословского корпуса, а тело со временем истлело вместе с гробом. Но Бог простил своего первенца среди людей и прекратил все творимые с его душой пытки и мучения и забрал к себе. Там в Раю Адам куда-то затерялся, во всяком случае, никаких других сведений о дальнейшей судьбе его не поступало. Зато из посмертного венца выросло чудное дерево. Кто говорил одно, но с признаками прочих разных пород, кто считал — три.