Активисты организации «Клируотер» — это переводится как «чистая вода» (так же называется и принадлежащее ей учебное исследовательское судно) — вот уже четверть века занимаются охраной природы. В этой организации — более пятнадцати тысяч членов: по представлениям «Клируотер» внесены сотни тысяч долларов штрафов за загрязнение водоемов, десятки фабрик и предприятий вынуждены установить современное очистное оборудование, перейти на безотходные производственные циклы.
— Мы не только рассылаем экологические бюллетени, выступаем по радио, в печати,— говорит Надин.— Мы проводим на берегах Гудзона концерты и фестивали. Традицию эту заложил в конце 60-х годов известный певец Пит Сигер. С тех пор на празднике мы говорим: смотрите, как хорош Гудзон, смотрите, каким отравленным, грязным он был не так давно. И посмотрите, каким он может и должен стать...
Зимой, в межсезонье, Надин занимается изучением экологических последствий ядерной войны для океана. Страшная тема, еще более жуткая потому, что это отнюдь не научная фантастика: обмен ударами по подводным целям, удары из-под воды, отравление акваторий, направленный подводный ядерный взрыв, волна от которого, многократно превосходящая самое мощное цунами, обрушится на берега, на сотни километров захлестнет сушу радиоактивным потопом...
— Надин,— спросил я,— в чем же, по-твоему, решение? В принятии правильных законов, договоров, соглашений? В их четком соблюдении?
Выслушав мой вопрос, Надин кивнула:
— Ты знаешь, я, наверное, неисправимая оптимистка: верю, что дела меняются к лучшему. И чувствую, как общественное мнение набирает силу, просто физически это ощущаю. В каких-то вопросах у нас в стране мы иногда расходимся, спорим отчаянно, но зато единодушно принимаем девиз нашей организации:
«Мы не получили Землю в наследство от наших родителей,
Мы взяли ее взаймы у будущего наших детей».
Виктор Чавез: «я ехал сюда с надеждой, уезжаю с уверенностью…»
Этот коренастый смуглый крепыш с черными волнистыми волосами до плеч, черными усами и черными, блестящими, как маслины, глазами, почти не участвовал в дискуссиях. Лишь изредка бросал он короткую точную фразу и умолкал, то ли размышляя над ответами других, то ли задумавшись, как ответить себе самому.
— Слишком многое я пережил в свои тридцать шесть,— ответил он на вопрос о причинах его неразговорчивости.
Мать Вика была испанкой; ее не стало, когда Вик, младший из шести детей, был совсем крошкой. Отец — индеец-апач, вырастил их один. Сколько помнит себя Вик, всегда работал: с пяти лет продавал и разносил газеты, чистил обувь, помогал скотоводам — настоящим ковбоям! — на ранчо, объезжал диких лошадей, участвовал в родео. В 17-летнем возрасте попал в армию, в морскую пехоту. После полутора лет службы в Штатах и на Окинаве, оказался во Вьетнаме. Из «адовой мясорубки», как говорит Вик, через три месяца его, тяжелораненого, вывезли на санитарном самолете. От ранений на всю жизнь остались шрамы на голове и груди. И — ненависть к войне.