Из лога, где белеют мазанки и синеют сады хутора, и из балки, откуда бьет батарея, движутся черные точки. За ними жидкие шлейфы пыли. Точки быстро вырастают. Слева горит чья-то машина. От нее загорелась и пшеница. Белесый дым стелется низом, проникает внутрь, душит кашлем.
Удар сбоку! Зазвенели подвески и шибера мотора. На голову и спину плеснуло чем-то горячим и жидким. Кленов рванул защелку люка, скатился в плотную, как вода, пшеницу. Борта лизал огонь, и он, сдернув с головы танкошлем, стал бить им по пляшущим змейкам огня. В плечо больно ударили, сбили с ног. В глаза, рот, уши полезла земля. Турецкий и заряжающий катали его по пашне, сбивали пламя.
— Дурак! Она же внутри горит! Что ты сделаешь! — кричит при этом Турецкий. Лицо его возбуждено, вытянуто, глаза на выкате, красные. Ножом обкромсал тлеющий комбинезон на спине, рванул за руку: — На танк! Скорее!
К ним задом пятится Т-34. Кленов видит на броневом листе под выхлопными черные лысины выгоревшей краски и брызги масла. Из темноты башни в приоткрытый люк машет рукой Лысенков.
— Из хутора вышли еще двенадцать танков. Двумя колоннами идут. Нам ничего не сделать с ними! — кричит командир «семидесятки», рукой отмахивается от хлопьев гари над полем.
— Назад! За скаты! — Турецкий ныряет в черное грохочущее нутро танка, а Лысенков приседает за башню рядом с Кленовым.
Воздух быстро накаляется, но все же наверху свежее, чем в машине. Теперь Кленов видит пушку, которую он раздавил, солдат. Иные ползают еще по окопу, видно, в беспамятстве. Одолеть невысокую стенку окопа и бруствер у них не хватает сил, и обмякшие тела сползают назад. Перед окопом, действительно, несколько бабачьих нор с кучами мела впереди.
Среди выгоревших плешин истолченной ногами и распаханной гусеницами пшеницы стоят синевато-черные обгоревшие танки, немецкие и наши. Солнце пригревает, и от танков тянет горелым железом, тряпьем и сладковато-приторным тленом трупов. Из люка немецкого Т-III висит офицер с обугленной спиной, длинные белокурые волосы колышет нагретый воздух, обвисшие руки почти достают до крыла. Второй, скрючившись и обхватив руками живот, сидит, прижавшись к переднему катку. Третий лежит у кормы танка, подтянув правую ногу под живот и раскинув руки. Смерть, видать, настигла его на ходу.
— Вчерашние, — кивнул Лысенков на трупы и танки. — Мы своих не всех вытащили, а они своих и не трогали.
Уцелевшие танки возвращаются на исходную. В балке у ручья, откуда начинали атаку, стоят кухни. Солдаты идут к ним по запаху.
— Когда ты, паразит, перестанешь кулешом давить! — горячится длинноногий тощий пехотинец, оглядываясь, где бы присесть. Худые ноги его в обмотках похожи на ходули.