— Ты чего ругаешься, земляк? — задел его локтем расторопный приземистый механик Лысенкова Шляхов, мигнул Кленову, чтобы тот шел с ним есть. Шляхов поздно вечером вернулся из разведки с обрывком цепи на буксирном крюке, чуть не угодил к немцам. Цель на крюке его танка так и болталась, как веревка на шее оборвавшейся собаки.
— Земляк? — недоверчиво обернулся длинноногий. — Я таких земляков…
— А откуда все-таки?.. Уральский?.. Так я тоже. Из какого села?
— Из того, что жизнь весела и петухов на три области слышно.
— Скалишься?..
— Не скалиться — со смертью в обнимку долго не прожить, — длинноногий уселся у самого ручья, указал глазами на место рядом. — Мы уже третий день бегаем на эту высоту. — Обжегся, выматерился, стал хлебать жидкую кашу.
— Наших тоже немало там. Сегодня еще четыре свечки поставили. Только покажешься из-за гребня, а они уж тут как тут, здрасте, — морща лоб, Шляхов подул в ложку, подставил под нее ломоть хлеба.
Кленов с интересом вглядывался в скуластое, в мелких следах оспы лицо соседа, в бугристые складки меж бровей, когда он дул в ложку.
— Через полчаса атака! — сообщил Турецкий, вернувшись откуда-то. Стал на колени у ручья, окунул голову в воду.
— Каши похлебайте, — позвал Шляхов.
— Потом, потом. Сейчас некогда уже. К машинам! Догрузите снаряды. Гранат побольше. Атака общая. Две бригады вместе.
В небе, налитом солнечным блеском, над балкой проплыла «рама».
— Ну теперь жди. Вот сука! — длинноногий выскребал из котелка, опасливо поглядывая в небо, где кружилась «рама».
У кухонь остановились Т-34 и две Т-70. Из командирского люка Т-34 выпрыгнул мешковатый, плотный инженер-капитан, командир ремонтной роты.
— Принимай подарок! Комбриг все три тебе приказал! — окликнул инженер Турецкого.
Турецкий опять сунул голову в ручей, отряхнулся по-собачьи, не вставая с карачек, через плечо покосился на прибывшие машины.
— Опять дубовой клепкой дыры заделываешь?
— Быстро надо, дорогой, быстро, — по-домашнему добрые в густой опушке ресниц глаза инженера дрожат ухмылкой. — И спасибо не скажешь?
Турецкий встал. Зернистые капли с волос скатывались за ворот, по смуглым щекам и подбородку — на шею.
— Один черт мало. Четыре гробанули. А день только начинается.
— Дураков и в церкви бьют.
— Ну ты! — устало огрызнулся Турецкий, подтянул ремень на животе. — Костя, бери «тридцатьчетверку». Пулеметы, пушка работают?
— Все в порядке, дорогой. Можешь бить фрицев.
Налетели «юнкерсы» и «Ме-109». «Ме-109», оказывается, тоже могут бомбить. Бомбы у них страшные. Рвутся метрах в пятнадцати-двадцати над землей и засыпают градом осколков. От них не спасают и щели. Часть «юнкерсов» ушла к Дону, и оттуда доходил тяжелый с перекатами грохот. После налета немцы пошли в атаку сами. Их танки в блескучем и подвижном зное показались на скатах кургана. Покачиваясь и как бы щупая перед собой пушками пространство, они медленно скатывались на мерцавшую полынью и зноем степь, приближались к балке, где, рассредоточившись, стояли танки Турецкого.