По броне резко постучали. На крыле стоял комбриг.
— Выходи в колонне на дорогу и жми на всю железку. Главное — скорость. Нужно найти и подавить пушки. Иначе нам не жить. — Лоб комбрига облепили косицы жидких волос, квадратный рот по-сазаньи хватает раскаленный воздух. Лицо синюшное.
Турецкий согласно кивает головой. Он понял мысль комбрига и знает, что это значит.
— Надо, голубчик. Сколько мы из-за них потеряли в эти три дня и людей, и танков. — Комбриг тоже понимает, куда и на что посылает этих ребят, и приказ его больше напоминает просьбу. — Действуй, как подскажет обстановка.
По гребню балки уже поднимаются Т-34 и Т-70 соседней бригады и выходят навстречу спускающимся вниз с кургана немецким танкам. По немцам бьет и единственная батарея откуда-то сзади. Загорается пшеница, и белесый дым затягивает подножие кургана. Башни немецких танков ныряют как в молоке. Их плохо видно.
«Значит, плохо видно и нас», — успокаивается Турецкий. Немцы, однако, увидели их, обстреляли, но тут же бросили: огонь с фронта все нарастал.
Маскируясь дымом, танки Турецкого выскочили на гребень высоты и скрылись за обратными ее скатами. В отрогах балок забелел хутор Крутяк. «Будь ты неладен, — чертыхнулся Турецкий. — Третий день добраться до тебя не можем». Просигналил: «Делай, как я!», и все четыре машины круто завернули влево, скрылись в золотистом море цветущего подсолнуха.
Машина Лысенкова, вырвавшаяся вперед, остановилась вдруг. Старший лейтенант открыл люк, спрыгнул на землю, побежал к ней. Желтая цветочная пыльца мазала лицо, руки, одежду. На бортах, крыльях лежали сбитые желтые лепестки и целые шляпки подсолнухов. Звякнул люк механика, высунулась голова Лысенкова:
— В чем дело?
— Вот они.
Метрах в двухстах, в пожелтевших кустах боярышника, пряталась шестипушечная батарея. Она была левее той, на которую выскочили они утром. Со стороны кургана ее укрывал дубовый лесок. Пушки какие-то особые. Длинноствольные. Турецкий раньше и не видел таких. Стволы пушек дергались, и перед ними вспыхивали белесые облачка: батарея с закрытых позиций вела огонь по нашей пехоте и танкам. Турецкий ощутил знакомый холодок под сердцем и необыкновенную легкость во всем теле. Рот наполнился солоноватым привкусом железа.
— Давай! — махнул он Лысенкову и, придерживая одной рукой бинокль на груди, спотыкаясь о подсолнухи, побежал к своей машине.
По тому, как засуетились у пушек, Кленов понял: их увидели. Но что ты успеешь при таком расстоянии.
Как взбесившиеся слепые животные, танки метались по окопам, кроша железо, снарядные ящики, вдавливая в горячую землю голых по пояс и облитых потом артиллеристов. За курганом, где гремел бой, тоже будто что-то переломилось, стало тише.