Она все время теребила детскую шапочку.
— Аник, ведь это уже позади. Люди говорят, что Симон замечательный шофер. Вот вернется, начнет работать…
Женщина протянула вперед руки, будто приказывая Рузанне замолчать.
— Нет! Симон за руль не сядет! Землю пойдет рыть, груз таскать — машину не возьмет! Думаешь, я этого ребенка забыла? Мои дети — сытые, голодные — рядом со мной. Живые. Симон машину не возьмет, — убежденно повторила она. — И не в том дело, что деньги принесет. У детей должен быть отец. Сейчас я говорю одно, Тико — другое. Я говорю: «Не дерись, где драку видишь — отойди». А Тико учит: «Дерись, никому не спускай». Я приказываю: «Все уроки подряд учи». Тико говорит: «Учи, которые любишь!» А уж теперь как отец скажет.
Рузанна засмеялась.
— А Тико сам-то чей? Кто его воспитал?
Аник пристально посмотрела на Рузанну. Ей стало не по себе от этого взгляда.
— Я не воспитывала, — не отводя глаз, ответила Аник, — очень молодая была. Только старалась как-нибудь накормить, одеть. Я его любила больше, чем себя, а воспитать не сумела.
— Что вы, Аник! Он замечательный человек. Талантливый, щедрый…
— Это ты мне говоришь? — Аник гордо усмехнулась, и снова ее черные глаза встретились с глазами гостьи.
Рузанне захотелось уйти, но небольшая сухая рука хозяйки удержала, не дала ей подняться.
— Тико и сам себя не знает так, как я его знаю.
Она открыла желтый облупленный шифоньер, вынула из глубины полотняный мешочек. Душно пахнуло нафталином. Аник отколола булавки и вытряхнула на руки Рузанны серебряно-седую легкую шкурку с круглым пушистым хвостом.
— Я прошлую зиму почти не работала — дети корью болели. Тико выставку оформлял, деньги должен был получить. Вот купил мне в подарок. Увидел в магазине, понравилось — отдал почти три тысячи. А домой принес шестьдесят два рубля. Можно его за это ругать?
Рузанна ответила растерянно:
— Не знаю…
— Нельзя! — горько сказала Аник. — Это — Тико.
Ее изрезанные четкими линиями ладони гладили дымчато-седой мех.
— На что мне? Куда я это надену? А ему сказать нельзя — огорчится, замкнется…
Снова бережно уложила шкурку в мешочек, заколола булавками.
— Тико всегда так. Когда он веселый, весь мир готов тебе отдать. Когда грустный — всю душу твою возьмет. А на каждый день никто ему не нужен.
Рузанна слушала, не возражая. Аник взяла ее руку и стала перебирать тонкие, запачканные чернилами пальцы. Теперь они обе сидели, опустив головы. Ашотик прижался к коленям матери и очень серьезно глядел на нее снизу вверх.
— До сих пор я молчала. Грант был опорой моих детей. Ты могла иначе меня понять.