Я был на Пятой авеню и в окне здания Бест увидел американский флаг с траурным крепом. В витрине Сакса рядом с портретом Кеннеди стояла огромная ваза с красными розами. Главный колокол собора Св. Патрика начал звонить по всей Америке, и большие двери открылись настежь перед толпой, устремившейся по ступеням в неф.
— Как это могло с нами случиться? Что мы сделали? — слышал я голоса со всех сторон, и вместе со всеми поднялся по ступеням собора, как будто тоже верил, что найду здесь ответ на мучающий всех вопрос. И я долго стоял в тени этого огромного собора, построенного ирландцами, воплотившими свой миф, свою мечту в камне; внезапно наступила пауза в богослужении, таинственное молчание, затем грянул хор тысячи голосов, которые запели в унисон. Это епископ призвал прихожан запеть национальный гимн.
Потом я снова оказался на улице, направляясь на запад через весь город; постепенно наступала темнота; на Тайм-сквер люди плакали, а знаменитый бар «Астора» был пуст и спокоен.
— Да, сэр?
— Дайте мне коку.
— Коку?
Я повернулся, вышел и остановился как вкопанный: на Тайм-сквер погасли все огни. Я смотрел кругом в изумлении и вспоминал известные слова сэра Эдварда Грэя: «Звезды погасли над всей Европой; мы никогда больше не увидим их света». И перед моим внутренним взором Америка оплакивала свое невинное прошлое, чтобы затем продолжать движение в неисследованный, бесконечно более сложный мир, который лежал впереди.
Погасли последние огни. Я направился домой, но за мной, как всегда, следовала смерть, мой привычный товарищ, и я мысленно продолжал ему говорить: «Еще рано. Мне нужно еще время».
Но время Джона Кеннеди закончилось в Далласе. И время показало: в конце честолюбивого пути нет ничего, кроме пули и могилы.
И больше ничего.
Ничего, ничего, ничего...
На следующий день я купил телевизор и провел весь день перед ним. Все обычные программы были отменены, и при непрерывном вещании смерть Кеннеди из общего мирового события превратилась в личную утрату. В какой-то момент я встал, решив, что больше не буду смотреть, но не мог заставить себя выключить телевизор. Я разрывался между двумя желаниями: стремлением больше ничего не видеть и неотвратимой жаждой узнать последние новости. Я постоянно что-нибудь пил — кока-колу, шипучку, имбирный эль и даже виноградную газировку. Каждый раз я долго готовил себе питье и заправлял его дольками лимона или засахаренными вишнями и старался пить медленно, делая каждый раз не более трех глотков из стакана. Я надолго забывал о еде, и лишь изредка готовил себе пару тостов. Позже я вышел на улицу, но Тайм-сквер по-прежнему был окутан темнотой, и город походил на морг.