Будь осторожен со своими желаниями (Миронов) - страница 85

Я даже предположить себе не мог, что писать что-то так тяжело. Что писать что-то большое так тяжело. Я представлял себе, что я буду сидеть как минимум по три часа в день, попивая холодный чай при этом, успевая ещё посмотреть телевизор, и весь процесс займёт у меня не более недели. Не тут-то было! Я заседал за проклятым стулом по пять, а то и по восемь часов в день. У меня жутко болела спина и затекали руки, потому что их всегда приходилось держать на весу. А честно говоря, спина моя, до сих пор ноет от боли, требуя мягкий диван и нежную подушку, которую под неё можно подложить. Я практически ничего не ел. Только завтракал и постоянно пил чай. Всегда. Не знаю, что стало причиной постоянного потребления чая, но я представлял себе, что в этом чае находится моё вдохновение, которое я немедленно должен буду в себя поместить. Когда я уставал, я поднимался со стула и уходил на свежий воздух, после чего вернуться к работе было ужасно сложно, поэтому следующие дни я не вставал вообще. Я сотни раз отказывался от этой глупой затеи, уходил в лес, чтобы переждать бурю эмоций, потом снова возвращался и продолжал. Я думал, что это всё не стоит моих усилий и стараний. Я понимал, что никому это никогда не будет нужно, и что никто не захочет это опубликовать. Мысли порой просто не лезли в голову, и я делал всё что можно ради того, чтобы они вновь там появились. Я помещал своё безжизненное тело на диван, упираясь ногами в стену и откидывая голову вниз, чтобы те самые мысли, заплыли мне в мозг вместе с кровью. Когда-то давно я приобрёл себе маленькую зажигалку-обман. Каждый человек, который пытался зажечь её, получал в палец небольшой заряд тока. Это был своего рода невиновный розыгрыш. А теперь, когда я не мог более писать и засыпал прямо за столом, это являлось для меня запасным энергоблоком. Я бил себя током, чтобы не засыпать и продолжать писать. Я всегда думал, что весь этот процесс не занимает большого количества времени. Ну сами посудите, сколько фильмов про писателей мы видели. Сколько раз мы смотрели, как они в одиночестве сидят за огромными столами, перед прекрасным видом на природу, который приносил им вдохновение, и в течение нескольких минут заканчивали свои рассказы. Некоторые из них печатали по восемьдесят страниц за один вечер. А потом они разгуливают по улице, встречаясь с друзьями и рассказывая им, как быстро они закончили. Но почему-то никто из них не рассказывает, как после пятичасового заседания перед печатной машинкой или компьютером, у тебя затекает шея так, что ты не можешь повернуть её в нужном тебе направлении. Или о том, как каждый раз, когда ты ложишься на кровать вечером, хруст костей, которые уже успели затечь в течениё дня, раздаётся не только на весь дом, но и на всю деревню. Все всегда рассказывают о прелестях этой работы, да, это действительно здорово. Проводить большую часть времени наедине со своими мыслями, рассказывать листу бумаги истории, которых никогда не было. Достичь полной синхронизации со своим собственным воображением для того, чтобы подарить людям новый интереснейший мир, наполненный героями и злодеями. Прекрасными принцессами и ужасными чудовищами, охраняющими принцесс в высоких башнях. Несметными богатствами и всемирным волшебством. Но не очень на самом деле здорово, когда ты пытаешься описать сцену страстного поцелуя или горячей любви, и вдруг отключают свет в доме. Или бабушке звонит Зина Сулина, и они начинают кричать друг другу в трубку так, словно Зина находится в Сибири, а не в соседнем доме. Должно быть, я пишу так, потому что меня всегда привлекала сама поэзия писательства. Это романтический образ человека, гордо восседающего за большим столом из красного дерева, только что покрытого лаком так, что в нём можно увидеть отражение самого писателя. Огромное количество книг и журналов, наваленных на этот стол, в помощь писателю. Большая печатная машинка, которая так и блещет своей новизной и печатает быстро, и не запинаясь. Писатель же тот или писательница, что ещё больше подходит под правду, одета в строгий костюм, в котором она сидит дома. Рядом с ней стоит кружка чая, к которой она даже не притронется. Красный бархатный шарф повязан у неё на шее. Очки в форме отрезанных долек лимона повисли у неё на носу, но она этого не замечает, потому что строго занята своей работой. Рядом стоит ваза с цветами или подсолнухами. А сзади – огромное окно, из которого открывается вид на чудесный сад или парк. Молоденькая девочка в чёрно-белом фартуке бегает вокруг стола и убирает всё, что смято, зачёркнуто или порвано. Комната та пропитана тишиной. Весь дом замер в ожидании окончания нового шедевра, и конечно, пока нам всё это показывают, фоном звучит вдохновляющая на великие подвиги музыка. Такая музыка, словно только что Мини и Пожарский освободили Москву. Возможно, всё это мне так нравилось, потому что именно таким рисует мне, да и не только мне, этот образ кинохроника. Строгая писательница, которая не выходит из-за стола, пока не закончит. А когда она заканчивает, медленно пишет слово «конец» в финале. Эту сцену камера, конечно же, берёт крупным планом, чтобы зритель мог в полной мере убедиться в том, что она закончила и теперь её уже ничего не держит за этим столом. Мы слышим звон маленького зуммера, похожий на продолжительное «дзынь», она достаёт последний лист из зажима и, улыбаясь, кладёт его в стопку таких же безупречно белых, дополна заполненных страниц. Вот так это обычно бывает. Вот так мы это видим. Но давайте я постараюсь рассказать вам, что остаётся за кулисами. По крайней мере, я точно смогу рассказать обо всём том, что осталось мне. Начнём с самого начала, то есть в том же порядке, в котором описывали «неголливудский» образ успешной писательницы романов. Стол у меня был совсем не большой, а скорее, половинка, отрезанная от того, который мы могли видеть в фильме. Каждый раз, когда я ударял по клавише, стол содрогался, как во время землетрясения. Я решаю выяснить, в чём же тут дело, и понимаю, что виной одна из четырёх ножек. Да, да, именно ножек. Стол мой стоял на четырёх ножках, которые буквально держались на соплях. Не похоже на тот мощный и огромный стол, который мы могли видеть в фильмах, не так ли? Я понимаю, что одна из ножек подпилена по диагонали, что мой дедушка объясняет, как «Чтобы лучше стоял». Я, утверждая себя в том, что я – молодой, ничего не понимающий дурак, верю ему на слово и продолжаю заниматься делом. Стол тот весь липкий из-за пролитого на него сотни раз сладкого деревенского чая. Настолько липкий, что мне приходится прикладывать немалые физические усилия, чтобы оторвать руки, которые лежат на нём. Стол мой не забит огромным количеством журналов и книг, просто на нём лежат несколько газетных программ и кроссвордов, которые бабушка положила сюда, чтобы не забыть. Лампы у меня нет, а свет отключается каждые два дня из-за того, что какая-то птица свила себе гнездо внутри электроблока, а сами электрики боятся прогнать её так, чтобы не задеть её чувства. Несмотря не шатание стола, которое меня очень отвлекало, он ещё имел привычку громко скрипеть, отчего в конечном итоге скрипеть начали мои мозги. Никакой вазы с цветами у меня, конечно же, нет, зато рядом стоит маленькая квадратная ёмкость с пластинкой, отпугивающей мух и комаров. Пахнет она, мягко говоря, не так, как написано на коробке. Машинка моя уже не сверкает чистотой, а скорее напротив: она запылилась, вся в пятнах и еле-еле печатает. Настолько плохо печатает, что после каждой главы мне приходится прочищать всё ушной палочкой. Также я вынужден подкручивать винты отвёрткой, которая лежит всегда рядом со мной, видимо, подразумевая под собой голливудский образ ручки «Паркер», лежащей всегда рядом, для срочных заметок. И машинка-то моя грязная не потому, что я её не чищу, ведь она была Кирюшина, а значит, я не оставлял её без внимания ни на минуту, а скорее потому, что у меня нет ассистента, который приказал помощнику своего ассистента почистить машинку так, чтобы она выглядела, как йогурт в рекламе. Далее – одежда. Ну давайте взглянем в лицо фактам: никто не будет сидеть дома в костюме, пошитом на заказ. Тем более с шарфом, который голливудские режиссёры очень любят вставить везде, полагая, видимо, что он придаст герою особые познания в области литературы. Конечно, я не сидел дома в костюме. На самом-то деле я и из дома-то практически не выходил. Я совсем не брился, просто потому, что не брился и раньше, просто теперь мои маленькие чёрные пушистые волосы стали более заметны. Большинство времени, отведённого на писательскую практику, я носил на себе только трусы. Иногда ещё футболку. Но в большинстве случаев – только трусы. Но, люди, давайте смотреть на всё объективно. Ведь лето на дворе. Я не знаю, как это в Америке можно летом в тридцатиградусную жару дома носить костюм и, честно говоря, даже не хочу узнавать. Я совершенно комфортно чувствовал себя в одних только трусах, притом, что все остальные части моего тела отлично проветривались. Я более походил на стереотипный образ русского поэта серебряного века, неотъемлемыми атрибутами которого являлись: пышные бакенбарды, густые усы, тёплое пальто и грустный вид. Очень грустный вид. Такой грустный, чтобы вы точно поняли, что я поэт, а не просто бомж. Никто за мной ничего не убирал, никакой горничной у меня не было, а порой приходилось вставать из-за стола, чтобы помочь кому-нибудь по огороду, так что образом той горничной, скорее, являлся я сам. Дом не замирал в ожидании нового романа, он всегда жил своей жизнью. Окна открываются сами собой, колонка, нагревающая воду, издаёт звуки, словно железный винт, бьющийся о корпус, бабушка кричит дедушке из одной комнаты в другую, словно они находятся в тайге. И что самое очаровательное – это музыка, которая играет фоном, пока я пишу. Музыкой, это назвать сложно, но могу вас заверить, что пьяные мужики, ругающиеся друг на друга матом, делали это с особой мелодичностью. Порой им даже удавалось взять верхнюю ноту, чтобы продемонстрировать своему оппоненту всю силу их любви. В общем всё это выглядело примерно так, если не считать ещё того, что каждые выходные дом был наполнен маленькими детьми, которые при осознании того, что в этом доме делать нечего, начинали кричать, словно обезьяны в зоопарке. Очаровательные создания… Обезьяны. Не дети.