В «Рафике» все молчали, видя, как молчит и переживает обман Афанасий Степанович.
– Чёрт с ними, с картинами, ещё нарисуете, – решил утешить Евсеев. – А вот колбасу и копчёного угря жалко. Сейчас бы хорошо пошло со стаканом вина.
Афанасий Степанович оглянулся. «Ассистенты» затаили дыхание, ожидая бури. Но художник расцвёл в улыбке морщинками вокруг глаз и рта:
– Приедем домой, я тебе угря с колбасой нарисую.
Веня смотрел в окно на унылые декабрьские пейзажи. Вдоль дороги мокрые от дождя чёрные деревья с воткнутыми в серое небо голыми и кривыми ветками. Столбы электропередачи такие же чёрные и кривые, как стволы деревьев, тянулись в пустынные неухоженные поля. Это не шло, ни в какое сравнение с Молдавией, где белые бетонные столбики виноградников, словно бодрые солдатики, ротами, полками и дивизиями образовывали ровный правильный строй, радуя глаз стороннего наблюдателя. Фруктовые сады тянулись на многие километры и даже зимой деревья без листьев и спелых плодов казались ухоженными. Убранные кукурузные поля, подсолнуха, кормовой свёклы, слегка припудренные снегом, указывали на присутствие человека. Мысленно Венедикт перенёсся в Россию, во Владимирскую область, где провёл часть своего детства. Там сейчас снег плотно укрывал пахотные угодья. Он вспомнил, как по весне трактор в поле тянул плуг, а за плугом, галдя и толкаясь, опускались бесчисленные стаи ворон, будто чайки за кораблём в открытом море. «Далась вам эта долбаная Румыния. Дался вам этот сраный суверенитет. Ведь жили же! Подкорректировали бы экономическую политику, подтянули бы дисциплину, заинтересовали бы рублём и перспективами и живи, радуйся, трудись, в ус не дуй». Веня задремал, а когда очнулся «Рафик» вкатывался в Брэилу.
В старом городе неподалеку от площади Троян Юрий по указанию отца припарковался у обочины близ старинного купеческого дома. Один за другим мужчины вышли на тротуар, потягиваясь и выпрямляя затёкшие члены. Гостей ждали. Навстречу им из двери дома вышел человек с крючковатым носом в каракулевой папахе и в зимнем пальто с коричневым воротником из зверя непонятного происхождения. Сходство мужчины с расстрелянным Чаушеску оказалось столь разительным, что Веня на мгновение опешил.
– Не пугайся, – шепнул ему Евсеев. Он уловил замешательство приятеля. – Это даже не его брат. Просто румыны все чем-то похожи друг на друга. Так же как турки на турок, а вьетнамцы на вьетнамцев.
– А китайцы на китайцев, а узбеки на узбеков…
– Совершенно верно. Ты потрясающе сообразительный и схватываешь легко.
Вслед за «братом Чаушеску» из двери дома один за другим потянулись его соратники. Набралось их человек восемь. Афанасия Степановича снова принялся обнимать «главный», что-то приговаривая. «Наверное, и этот упёр пару картин, – шепнул Евсеев Скутельнику, – а если не успел, то собирается». Остальные румыны вели себя скромнее, здоровались с художником и его «ассистентами» за руки, с оглядкой на «босса». Фамильярностей себе не позволяли. Роль переводчика исполнял Юрий. Фамилию румынского начальника он назвал невнятно. Веня понял, что перед ними президент какой-то торговой ассоциации, но как фамилия президента не уловил. То ли Петреску, то ли Попеску. Переспрашивать постеснялся, мысленно остановившись на Попеску.