Иван, молча, всматривался в фотографии, его пытливый и острый ум воображал, будто он их всех знал. В душе нарастало чувство грусти, и сердце жалобно сжималось от нестерпимой боли…
– Наша дочь – Анечка, умерла от тифа, слабенькая была. – Глубоко вздохнув, скорбно продолжила она, – а вот слева, это он – Ваня, – пронесла она мягко, словно пропела. Вот гляди, – на этой фотографии он лучше виднее, – указала она на портрет рядом.
Иван внимательно посмотрел на портрет. Бывает же такое! Сходство было поразительно! Можно было подумать, что «изображенный» на портрете и стоящий здесь одно и тоже лицо. Разница была лишь в том, что у Ивана Смолия на груди красовался значок «Отличник Советской Армии». А у Вани на портрете вся грудь в орденах и медалях, и еще Иван заметил на портрете у Вани на левой щеке едва приметный шрам, проходящий от левого уха до подбородка, – при фотографировании, вероятно, чтобы скрыть его от матери, он повернул голову немного влево…
Долго разглядывая портрет, Иван спросил: – «А где он сейчас?» – Мария Егоровна опустила голову. Иван понял, что с вопросом он дал промашку и неловко замолчал. Глубокий, тяжелый стон вырвался из груди этой старой женщины…
Как проснувшийся вулкан, воспоминания о тоскливой жизни на затерянной вдали от цивилизации, станции, муках отчаяния, моментах радости, когда реальность можно было отодвинуть в эмоциональном накале этого момента, вырывались наружу. Боль утраты близких ей людей надрывно защемила в груди. Она подняла глаза полные скорби и долго, молча, смотрела на портрет.
Иван, чувствуя себя виноватым, опустил голову. Еще раз, тяжело вздохнув, Мария Егоровна бережно смахнула платочком пыль с портрета.
Затем подошла к сундуку, приподняла крышку, аккуратно сложенные вещи и белье отложила в сторону. Белье пахло свежестью и каким-то знакомым запахом из детства, но Иван никак не мог вспомнить, что это за запах… Он наблюдал, как бережно, словно хрупкую драгоценность, старушка достала одну из пачек писем-треугольников. В ее старческих уставших глазах засветились огоньки материнской любви. Она подала Ивану верхние письма.
– Вот его последнее письмо, прочти сынок, а я послушаю. – Мария Егоровна присела на стул, стоявший рядом у стола. Иван сел рядом.
Письмо было на редкость теплое, насквозь пронизанное любовью к матери-другу, оно заканчивалось словами: … «Дорогая мама, не волнуйтесь и не изводите себя, скоро буду дома, мы уже на окраинах Берлина! Скоро Победа! Целую и обнимаю, ваш сын Ваня!»
Мягкий грудной голос Ивана смолк. Письмо закончилось, а Иван все еще держал его в руках этот ветхий треугольник со штемпелем. Вновь и вновь пробегал глазами по строкам пожелтевшего от времени листка. Сколько же горьких минут испытала эта женщина над этим листком бумаги?! Иван поднял глаза на Марию Егоровну, она сидела притихшая. Тишину нарушали тиканье часов и жужжание пчелы. Она влетела в комнату и кружила над ярким цветком в горшочке, что стоял на подоконнике, пытаясь, приземлится в сердцевину цветка, кружила над ним, будто за окном в поле ей мало было цветов.