честь честью.
– Что, – говорю, – иконы продаете?
– Не продаю, а меняю, – говорит, он таково с сердцем. – Старый ты, – говорит, – человек, а
не знаешь, что про иконы так не говорят.
Обидел это я его, значит, невзначай. Я-то догадался тут, да свое мекаю.
– Не обессудьте, – говорю. – На что же вы,- спрашиваю, – их меняете?
– Да что ты дурачка из себя строишь. Есть меняло-то у тебя – выкладывай и выбирай, что
хочешь. А нет – проваливай. Нечего нам время попусту тратить.
И так у меня сердце засосало: и что говорит он со мной так не по-хорошему, да и что такой,
видно, хороший человек таким делом занимается. Вынул я мошну, высыпал на прилавок все, что
там было, – бумажки, серебро и все, – и говорю:
– Меняло-то у меня есть. Бери, – говорю, – добрый человек, что хочешь, на здоровье, а
идолов твоих мне и даром не нужно.
Удивился он. Посмотрел на меня так пристально.
– Да в своем ли ты уме? – говорит.
– В своем, – говорю, – не сумлевайся.
– Что же ты, – говорит, – мне такую уйму денег выложил? Ну, как я впрямь тебя
послушаюсь да заберу?
– Что ж, – говорю, – бери, добрый человек. Коли на хорошее пойдет, мне не жалко. Деньги
– тлен. Бог мне дал, Бог и еще даст.
Сгреб он их, подержал в руке, высыпал назад в мошну и мне отдал.
– Мне, – говорит, – чужого не нужно. Да скажи мне, что ты за человек и откуда ты взялся.
Тридцать лет на свете живу, а такого не видывал. И отчего это, – говорит, – ты иконы святых
угодников идолами назвал?
– А читал ты, – спрашиваю, – Писание?
– Сызмальства, – говорит, – любил я читать Писание, потому обучен грамоте.
Ну вот мы с ним и разговорились, и стал я ему говорить от Писания. Он слушает и все
дивуется:
– Как будто, – говорит, – и знакомое, а как будто не то. Где, – говорит, – это найти, запиши,
а я, как домой приеду, справлюсь.
– Зачем, – говорю, – домой ездить, у меня с собой есть. – Вынул я из кармана, показываю.
Смотрит – так точно.
– Вот, – говорит, – диво, сколько раз читал, а не заметил!
Я вижу – забирает, и я ему больше да больше. И насчет священства и насчет церкви и
прочего. Часа два мы толковали. Под конец он говорит:
– Нет, этого дела нельзя так разом решить. Это дело большое. Нужно его доподлинно
разобрать.
– Что ж, – говорю, – заходи вечером. Побеседуем. Говорю это я как будто ничего, а у
самого сердце так и бьется. Зайдет ли, думаю, или нет? Веришь ли, душу бы, кажется, отдал,
чтобы этому человеку просветление сделать.
Подумал это он.
– Нет, – говорит. – Мы уже довольно толковали. Ты лучше вот что: книжку-то мне оставь. Я
сам почитаю. А завтра ты зайди ко мне в лавку, а не то на подворье.