– Вестимо, не бывать, – отвечала в один голос толпа.
– Так, значит, их искоренять в зародыше нужно, пока, значит, их мало еще, чтобы соблазна
и греха от них не было. Всем нам заодно против них нужно быть, – проговорил мягким,
ласкающим голосом молодой попик. – Так ли я говорю, православные? – закончил он, обводя
всех светлым, кротким взглядом.
Православные замялись. Только Кузька, по прозванию Вертихвист, жиденький, уже
немолодой мужичонка, одержимый потребностью чесать язык и упиваться звуками
собственного орания, выскочил:
– Известно, в зародыше, то есть, значит, в зерне, потому, значит, коли ежели зерно, да ко
времю, так и выходит, значит…
Он запутался и замолчал, не чувствуя за собой необходимой для него поддержки толпы.
Штундистов сторонились и не любили, как новаторов, нарушавших ленивый сон
деревенской мысли. Но предпринимать что-нибудь против них, особливо путаться при этом с
начальством, никому не было охоты. А ласковый попик, очевидно, гнул к этому.
– Так скажите же, кто что слышал, какую хулу на православие от этого самого
штундарского лжепророка и лжеапостола?
Он бросил на Лукьяна далеко не кроткий взгляд, а потом обвел глазами толпу.
Но никто не отвечал. Даже Кузька прикусил язык. Дело, очевидно, пахло судом, а этого все
боялись как огня.
– Что же вы молчите? – ласково обратился к ним отец Паисий. – Говорите смело. Вам
ничего за это не будет.
Он хотел успокоить мужиков, но вместо того окончательно их перепугал. Православные
упорно безмолвствовали.
– Ну, кого Лукьян в свою веру совращал? – спросил Паисий.
Православные молчали. Паисий упростил вопрос.
– Кому про свою веру Лукьян говорил? – -сказал он. – Тебе говорил? – попробовал он
обратиться к Кузьке, как наиболее словоохотливому.
– Как нам знать, твое преподобие, мы люди темные, – отвечал Кузька, почесывая за ухом.
Паисий зло засмеялся.
– Вижу, что темные, коли не разберете, про веру ли с вами говорят, или про каурую кобылу.
– Так как же, – иронически обратился он к старшине, – про веру никому не сказывал? Все про
себя держал, даром что апостол? Может, и книжечек никому не давал?
Он обвел насмешливым взглядом толпу, остановив случайно глаза на Лукьяне, стоявшем на
виду перед толпою. От него Паисий меньше всего ждал ответа, но вдруг Лукьян поднял голову и
сказал:
– И Писание я давал и о вере говорил со всеми чающими и алчущими, потому что сказано в
Писании: "Чему я научил вас втайне, то вы поведайте всем людям явно, на торжищах и с крыш
домов".
– Говорил? Кому же? – набросился на него Паисий.
Лукьян хотя и был простодушен, как младенец, в простых житейских делах, но прекрасно