сдерживался. Но тут и он опустил голову, чтобы скрыть катившиеся по его щекам слезы.
Лукьян сел, сильно взволнованный, и стал отирать мокрый лоб рваным цветным платком.
Молчание царствовало минут пять.
Демьян опять сел на лавку. Его веснушчатое лицо было совершенно мокрое. Он сморкался
и утирал глаза кулаком. Но слезы так и лились. Когда слушатели успокоились, Лукьян снова
встал и, положив перед собою на стол шапку исподом вверх, куда собирались пожертвования,
сказал:
– Братие! Вот мы здесь собираемся и беседуем, и Божиим промыслом не препятствует нам
рука, разящая наших гонителей. А в это время сколь много наших братьев терпит за слово
Божие. Одни в тюрьмах за железными решетками. Другие в кандалах, гонимые по Сибирке, в
цепях, в дальнюю сторону, на нужду и мучения. Попомним их, братие, и соберем, кто что
может, им на помощь.
В собрании произошло движение. Все встали и пошли к столу. Проходя, каждый клал, что у
него было, в шапку. Павел опростал всю мошну. У Демьяна ничего не было, потому что все, что
он имел, он отдавал учителю. Он незаметно снял с пальца серебряное кольцо и положил его в
шапку.
Когда Павел вышел на улицу, темнота уже спустилась. Запад чуть багровел. На небе
загорались звезды, и острый серп луны обозначился, не светя, на темно-синем небосклоне.
Павел поднял глаза кверху, и ему показалось, что глубокий тихий небосклон точно заключает
землю в свои объятия, и звезды смотрят вниз разумным человеческим взглядом.
– "Небеса поведают славу Божию", – с чувством проговорил он.
На сердце у него было светло и радостно. Он был весь под свежим впечатлением проповеди
и общей молитвы.
До Маковеевки было с полверсты. Тотчас же за Книшами шло хлебное поле. Высокая
пшеница белела в темноте, колыхаясь от дуновения ветра. Широкие мерные волны бежали по
ней, как по морю.
Белеющая гладь сменилась темной зеленью поемного луга. Дорога поднялась на пологий
холм, поросший ивняком, который перешел затем в густое чернолесье. Из лесу понесло запахом
окошенного сена. На опушке стояли, склонившись набок, три высокие скирда. Но в глубине
Леса сено еще было не убрано. Дорога пошла опушкою. По правую сторону струился ручей,
отражая бегущие облака, и звезды, и высокие ветвистые ивы прибрежные.
Все – и ручей, и лес, и звезды – говорило его молодой живой вере, все возбуждало в нем
умиление и тихую, благодарную радость.
Деревня была уже близко. До него доносились уже веселые, когда-то любимые, хороводные
песни. Но и эти звуки мирского веселья не могли нарушить его радужного настроения. Дорога
сворачивала круто влево, прямо на деревню. Он вдруг обогнул лес и вышел на чистое поле.