– А Илья?
– А что Илья? Снял кассу, как миленький, отдал все Игорю, ни слова поперек. Вот как с мужиками надо! А мы дурочки – вот тебе любимый тапочки, вот тебе ужин! Чуть ли не зубами белые носки отстирываем! И зачем все это?
– Ты не понимаешь, – остановила я Валерию, в своем праведном гневе на мужчин вообще и на мужа в частности она могла зайти далеко. – Она же специально это делает, ей зрители нужны. Она так на публику работает, мне Ломакин рассказывал. Как зрителей нет, все спокойно, как появляются – так истерика за истерикой, все должны видеть, что мужик у нее под каблуком. Актриса.
– Если Илья с ней останется… Я не знаю, где тогда справедливость.
– Да пусть остается, тебе что, жалко? Илья ведь тоже не подарок, все его выходки терпеть железные нервы иметь надо или просто быть пофигистом. Я считаю, они нашли друг друга.
Впрочем, вскоре произошел случай, который показал, что в моей душе совсем не все так гладко, как мне хотелось показать Валерии. Да что там! Сама я об этом знала. Меня предали два любимых человека. Да, я их любила, несмотря на все их недостатки или вопреки им. Такова уж моя природа, ничего с этим не поделаешь. Любовь так невзирая, верность так до конца… Дура… В эти месяцы я ненавидела и себя, и весь мир настолько сильно, что это было видно даже незнакомым людям.
Помню, переполненная злостью и обидой, я в трамвае с такой ненавистью посмотрела на абсолютно незнакомого мне мужчину, вся вина которого состояла лишь в том, что он сидел, а мне пришлось стоять, так как все места были заняты, что он еще долго изумленно оборачивался на меня, то ли стараясь понять, откуда во мне столько злости, то ли стараясь вспомнить, чем он меня мог обидеть?
Вечером в ларьке я узнала, что Илья с проломленной головой попал в больницу скорой помощи. Об этом мне сказал Слава, который зашел купить сигарет.
– Он выскочил из ларька, и его сразу же ударили арматуриной… Ты куда? – крикнул он мне вслед.
Больница скорой помощи была рядом. Не помня себя, я добежала до нее, в списках нашла фамилию, скачками поднялась на этаж…
Илья был похож на покойника. «Чепчик» из бинтов напоминал о бальзамировании. Я поняла, что он чувствует себя отвратительно не только физически, но и морально. До этого я видела его лишь мельком, и он все время был в пуховике. Сейчас я увидела его в дешевом зеленом трико, которое делало его изможденное лицо совсем белым. Его худоба приближалась к дистрофии. Наверное, он вообще ничего не ел эти месяцы. Он слабо улыбнулся, увидев меня. Это была улыбка больного ребенка. Я не удержалась и обняла его. Он не стал отстраняться, но напрягся, и я тут же отшатнулась. Я уже жалела, что пришла.