с радостию вижу, что горькие испытания в те годы, когда большая часть людей живут беспечно, если не совсем счастливо, приучили меня почти хладнокровно встречать новые неудачи и, главное, научили хвататься за малейший случай, за малейшее ободрение, чтобы возбуждать в себе новую деятельность и новую надежду!
До свиданья, мой друг, целую Вас от всей души и прошу Вашего благословения на дела и здоровье мое! Дай Бог Вам весело провести этот 55-й год; я же встретил его, конечно, в постели, при звуках завывающего ветра. Святкам скоро конец; да и Бог с ними. От них только больше забот, потому что прислуга вся пьет. Если будете посылать дагеротип Ваш, приложите к нему следующие подарки: 1, чиненных перьев самых лучших – один картон; 2, пару перчаток толстых замшевых (en peau de daim) от Дарзанса и еще спросите у Ротрофи, не знает ли он какой-нибудь монографии о язвах (все равно, на немецком или на французском, только пократче) недорогой и пришлите ее тоже, если есть деньги, а я сочту это за подарок к 13 января. Еще раз целую Вас.
1855 г. Еникале. Января 10.
Теперь у нас, мой друг, установилась зима и довольно пока сухая, так что ходить вовсе не неприятно. Часто думаю о кудиновских снегах и приятно (хотя и не без досады) мечтаю о том времени, когда у меня будут средства хоть небольшие, да независимые, с которыми я мог бы хоть на несколько лет прижиться в милом Кудинове. Чем пустее и беднее становится оно, тем больше является у меня охоты поправить и оживить его своим присутствием. Не хочу отчаиваться и думать, что эти года испытания в совершенно несообразном с моим духом образе жизни пройдут даром; эта-то надежда и делает то, что моя настоящая служба также нравится мне порой, как невкусное лекарство, от которого видишь пользу. Постичь не могу, что за пашпорт прислали мне из Москвы: по обыкновению тот, кто ехал в Керчь на почту, забыл мое объявление в конторе, где прикладывают печать, и я прежде после завтрого не узнаю разгадки. Полагаю, однако, что пашпорт написали на объявлении ошибкой, и что это просто страховое письмо от Вас.
Дмитрия давно уже нет и в Керчи; я его отпустил с богатым греческим купцом в Бердянск, и купец этот его откупает. Что же еще сообщить вам о своих обстоятельствах? Да разве то, что на днях посылаю еще одну рукопись в Петербург, несмотря на поражение, которое, должно быть, снова нанесла цензура моему «Лету на хуторе», должно быть – потому что ни Тургенев, ни Краевский не пишут ни слова. Нет, цензоры не так-то скоро от меня отделаются. Буду биться до последней капли крови. Под Севастополем ничего, кажется, нет особого; неприятельские солдаты, слышно, очень зябнут и часто перебегают к нашим бивачным огням. Кстати, замечу Вам, что Вы можете быть совершенно спокойны насчет моей безопасности. Если бы союзники и пришли сюда, пока они никак Керчи миновать не могут, и прежде, нежели они остановятся перед Еникале, им нужно драться в Керчи и не быть разбитыми. Госпиталь же при малейшем их решительном шаге около Керчи, насколько я знаю, полагается вывести в степь.