– Не поеду! – решительно подтвердил я.
Опять вернувшись к шуткам и анекдотам, Монин проводил меня до дверей своего большого кабинета и, прощаясь, попросил все же подумать над тем, что он сказал.
Работа корреспондента ТАСС за рубежом, как просветили меня сведущие друзья, мало отличалась от той, которую делали мы в иностранном отделе «Известий». Она меня не пугала и не влекла. Правда, временами хотелось окунуться в политическую и бытовую атмосферу и особенно в соответствующую языковую среду, чтобы по-настоящему овладеть языком. Но враждебность к нацистскому режиму, которую испытывали мы тогда, исключала длительное пребывание в Германии. В газетах, получаемых нами, я искал только то, что усиливало мое отвращение и закрепляло враждебность к нацистам.
Вероятно, Монин, не дождавшись моего ответа, рассказал о нашем разговоре Щербакову, и тот снова пригласил меня.
– Я понимаю, что тебе не хочется ехать в нынешнюю Германию, – сказал он сочувственно и, не скрывая вздоха, добавил, повторяя слова Монина: – Но ведь другой Германии пока нет, а нам очень нужно знать, что в этой Германии делается.
~ Ну корреспонденты многого узнать не могут, – возразил я. – Они следят за газетами да ходят изредка в министерство иностранных дел или пропаганды на пресс-конференции, где их кормят той же ложью.
‘ – Это-то нам и нужно, – подхватил Щербаков. – Нам очень нужно знать, что они хотят навязать своему народу, а также другим странам. Они ведь пытаются мобилизовать не только германское, но и мировое общественное мнение в поддержку своей политики. Разве не так?
Щербаков совершенно правильно оценивал роль печати и радио – телевидение только начинало свои первые шаги и пока роли не играло. Даже диктаторы, решавшие важнейшие вопросы внутренней и внешней политики по своему разумению и желанию, старались расположить в пользу своих замыслов и действий широкие слои населения как внутри своих стран, так и за их пределами. При внимательном изучении этих пропагандистских шагов и мер можно было добраться до сути их намерений и целей.
– Мы тебя, конечно, не будем заставлять ехать в Германию, коль сам не хочешь, – сказал под конец Щербаков – Но ты все-таки подумай как следует об этом.
Вернувшись в редакцию, я отправился к Шпигелю советоваться. Он отрицательно покачал большой, сильно полысевшей головой.
– Только не теперь, – произнес он и показал на пачку сообщений, лежавшую на его огромном столе – Война начнется вот-вот…
То, что война неизбежна и что она может начаться в любой день, было известно всем, кто следил за событиями в Европе. Мои записи и выписки отражали нарастающую напряженность, в которой дипломатические маневры и интриги переплетались с лихорадочными военными приготовлениями, захватившими практически все европейские страны.