Дверь тамбура распахивается, и снова появляется Лёнька. За окнами уже начинает светать. Лёньку опять трясет. Я снова даю ему чай, воодушевленно рассказываю ему что-то из своих путающихся и прыгающих мыслей. Он смотрит на меня грустными больными глазами, при всем желании сейчас он не в состоянии меня понять. «Погоди, погоди», – говорит Лёнька, – я знаю, вот», – он достает из кармана еще один джоинт. Мы выкуриваем его, Лёнькино здоровье восстанавливается до уровня, на котором он способен воспринимать человеческую речь, а мои способности спускается примерно до этого же уровня. Теперь мы на одной волне. Ловко придумано.
– Я думал о том, что останется после меня. Музыканты должны быть с претензией на великое. От великих остаются музеи, мемуары, переписка, трофеи, дворцы или даже города, а от меня останется коробка из-под ботинок, в ней десяток записанных дисков, две пары трусов и носки. И то только потому, что я копил мои достижения. Мы не создаем ничего нового, мы не великие музыканты. Музыка наша, максимум, неплохая, не больше. Все, что мы делаем, все наши успехи, вершины, которых мы достигаем — пыль, – передаю джоинт.
– Не знаю, пыль там или не пыль, но вчера перед концертом я давал автограф какой-то девице прямо на сиськах, на отличных сиськах! И, кстати, я договорился с ней встретиться после концерта, но кто-то угандошил меня гитарой. Она, бедняжка, может быть, до сих пор ждет меня там...
– Ну, да, да, Лёнь, это все ясно. Я пел на баррикадах, меня любили женщины, скучно не было. Но на самом деле, эта девица оказалась там, потому что... ну, не знаю, например, у друга бойфренда ее подруги был день рождения, и ее пригласили за компанию. От скуки она выпила чуть больше, чем хватит, и подумала, что раз уж она на панк-рок концерте, то почему бы и не оторваться по полной. Она забудет об этой истории на следующий день и больше никогда не вспомнит. Для нее это пустяк, не имеет абсолютно никакого значения, а у тебя из таких историй соткана вся жизнь. Можно сказать, ты ради этих сисек и живешь. Даже если мы поем какие-то серьезные песни и вкладываем в них какой-то смысл – все это не больше, чем развлечения, то, на что мы тратим время, нашу жизнь...
– Я, например, ничего не трачу. Если я провел день в компании алкоголя, наркотиков, девочек и рок-н-ролла, то день не прошел зря. А если еще оказывается, что этот рок-н-ролл заставляет благовоспитанных студенток-отличниц пускаться во все тяжкие, завершать вечер в компании со мной где-нибудь в гостиничном номере, а то и туалете клуба, то день более чем успешен. Я прямо уже вижу – у нее такой строгий пучок на затылке и даже очки... и такая юбка, знаешь, как у японских школьниц, и, ну, не знаю, учебники под мышкой, зачетка, а в ней одни пятерки, например. И тут я, у меня усы, шляпа, вот такой косяк в зубах и гитара. Красиво! Что еще нужно? Почему это обязательно надо посвящать жизнь чему-то великому? По-моему, это совершенно не обязательно. Впереди пустота, позади пустота, живи как хочешь. Хочешь – кути, не хочешь – не кути. Ну, может, постарайся делать поменьше гадостей окружающим. Чего еще выдумывать? Думаешь, существует занятие достойное, чтобы на него тратить жизнь? Что достойно? Быть пожарным или врачом? А если ты спасешь какого-нибудь мерзавца, ну там Гитлера, например, спасешь? Ученые – они вообще далеки от добра и зла: им что атомную бомбу изобретать, что пенициллин – главное удовлетворить собственное любопытство. Сложно найти занятие без изъяна. Музыкант – не такая уж и плохая работа. У военных вон работа – убивать людей, и многие мемуары пишут, а еще больше их читают. И все так серьезно и солидно, и памятники им стоят бронзовые, и не баловство совсем, а на самом деле они людей убивали, и самое главное, что даже не от того, что они кровожадные такие, а так сложилось, так мир устроен. Например, фашисты напали, и все – либо они тебя, либо ты их, вариантов больше нет. Чтобы наступил мир, нужно убить кучу людей.