В отделении нас передают какому-то усатому капитану, дядьке постарше и поспокойнее, чем те, что пристали к нам на улице. Лицо у него вполне нормальное, не такое как у тех двоих. Обычный такой нормальный мужик из поколения наших родителей. На нас он не реагирует никак, молча ведет нас за собой. Мы проходим мимо обезьянника, из которого на нас грустными карими глазами смотрят какие-то узбеки, мимо окошка дежурного и попадаем в узкий коридор, откуда нас загоняют в небольшую комнатушку с пластиковым окном с решеткой, протертым и рваным линолеумом на полу и советским канцелярским столом посередине – лакированная фанера на железных ножках. Туда же заводят понятых, двоих парней со скорбными лицами. Мы галдим, требуем объяснить причины нашего задержания, требуем немедленного освобождения, объявляем певческую голодовку. Лёнька даже затягивает «Интернационал» мимо нот. Мы требуем адвоката, право на звонок, пятьдесят на пятьдесят и помощь зала. Усатый молча пишет что-то в бланке протокола, потом смотрит на нас спокойным ровным взглядом, и говорит понятым: «... так, задержаны... э... ну вот документы, произведем личный досмотр». В глазах его нет особого энтузиазма, он не собирается вымогать из нас денег, он не ненавидит нас, ему, в общем, на нас плевать, он просто делает свою работу. Усатый поочередно заглядывает в наши гитарные кофры и рюкзаки, выкладывая на стол всякие мелочи, с интересом разглядывает барабан, тарелки и педаль Димона, но не находит там ничего запрещенного. У Лелика в сумке он находит стопку журналов «Ножи и Вилки» которую попросили передать кому-то в следующем городе.
– Это что? – спрашивает Усатый.
– А это журналы против ментов! – отвечает Лелик.
Мы хватаемся за головы и за животы от смеха, но Усатый спокойно листает пару журналов и откладывает. Видимо, они не производят на него особого впечатления. Наконец он доходит до последней Лёнькиной сумки, он открывает большой внешний карман – что тут? Лёнька делает большие глаза и, молча, начинает глупо улыбаться. Усатый воспринимает это как знак. Значит, все-таки не зря понятых искали. Мы тоже начинаем нервно переглядываться: черт его знает, что там у него. На самом деле в кармане Лёнькиной сумки леопардовые трусы-стринги и шапка, в которую Лёнька вчера вечером наблевал в такси, да так и оставил до лучших времен. Шапку ему после концерта подарил кто-то из парней из Casualties, с которыми мы вчера вместе должны были играть, так что даже заблеванная она представляла ценность: «Положу в карман, при случае постираю». Леопардовые стринги мы с Димоном подарили ему в Тольятти на день рождения с месяц назад. Думаю, они ему понравились, потому что в тот же вечер в них и только в них он ходил в магазин за пивом, что для Тольятти, прямо скажем, было достаточно смело. Тольятти – город высокой морали, сексуальная раскрепощенность пока еще не пришла туда в полной мере. В том плане, что там и за серьгу в ухе еще можно получить в зубы. Крепкие моральные устои делают общество сильнее.