— А ты почему без медали?
— Не знаю. Видимо, работа моя не приглянулась комиссии. Потому и не получила медаль. Не знаю. Я работал, старался. Батюшка, но ведь это совсем неплохо! Я могу преподавать в гимназии, учить детей рисованию. На кусок хлеба хватит.
— Выходит, без медали, — Иван Александрович, мрачнея, заходил по гостиной. — Выходит, зря я платил за обучение, зря содержал тебя, все зря, впустую. Учитель рисования! Да на кой ляд Мокшанским учитель рисования! Художник, только художник, и не меньше! А то вон Василий Нестеров тоже купец, а ходит гоголем, сын его Мишка в художники выбился. А чем Мокшанские хуже? Ничем не хуже. Зря, что ли, я состояние трудом своим сколачивал и в купцы второй гильдии произведен? Да чтобы сына обучить и в люди вывести!
— Батюшка, — уверял Петя отца, краснея и волнуясь, — если вы этого хотите, я стану художником, ей-богу, стану. Я ведь и вернулся в Уфу только ради того, чтобы картины писать, а как напишу, так и опять поеду в Москву, на экзамен. Я упорный, не отступлюсь.
— Правильно, сынок, все правильно, — как-то опустошенно и без прежнего напора ответил Иван Александрович, — не отступайся. Выпью, пожалуй, я белого. — Он подошел к столу и взялся за графин с водкой.
— Тебе хватит, отец. И так перебрал, — покачала головой Прасковья Игнатьевна. — Спать иди. Утро вечера мудренее.
— Цыц, старуха, не скули. Без тебя тошно, — Иван Александрович, крякнув, опрокинул стопку водки.
— Чего тошно? Чего тебе тошно? Сын приехал, радоваться надо, а ему тошно. Эх, Иван Александрович, отец родной, — протянула Прасковья Игнатьевна. — Пойду я, поздно уже. — Она встала, придерживаясь правой рукой за стол, и пошла переваливаясь к двери. — Спокойной ночи, Петруша. Всем спокойной ночи.
— Спокойной ночи, матушка, — ответил Петя и обратился к отцу: — Батюшка, вы не верите мне?
— Почему не верю? Верю, сынок. — Иван Александрович подошел к сыну, обнял. — Как себе верю. А вот обидно. Ничего не могу с собой поделать, не могу обиду прогнать. Думал, художника встречаю, а получилось, всего-навсего учителя рисования.
— Я непременно стану художником, — еще раз уверил батюшку Петя.
— Иди спать, сынок. Мать права, утро вечера мудренее. Иди спать. — Иван Александрович благословил сына, очертил правой рукой в воздухе крест и крепко поцеловал его.
— Петруша, я провожу тебя. — Прасковья Игнатьевна все это время стояла в дверях и слушала с волнением, чем закончится разговор. — Я постелила наверху, как в детстве, помнишь? Дай руку, мне тяжело идти. Сорок восьмой уж пошел, не молодая.