чаша, сделанная из продолговатого страусового яйца и по ней тоже вились строченой
серебряной чернью пальмовые листья, виноградные гроздья и какие-то плоды.
"Как череп среди бумаг", — медленно подумал Шекспир о чаше. Он уже успокоился.
Было в этой обстановке, в набросанных бумагах, склоненной голове спокойно пишущего и
обреченного человека, в его скромной, черной, совсем простой одежде что-то такое, что
наводило на мысль не о восстании и гибели, а о другом — спокойном, глубоком и очень
удаленном от всего, что происходит на дворе и в фехтовальной зале.
Так, при взгляде на бумаги ему почему-то вдруг вспомнились и его бумаги, и его
незаконченная трагедия, та самая, что вторую неделю валяется на столе и никак к ней не
может он подступиться. Первую сцену он написал сразу, а потом заело, и теперь не
пишется. То была свирепая история о датском принце и о том, как он зарезал
подосланного к нему шпиона; кровь спустил, а тело сварил и выбросил свиньям. Принц
притворялся безумным для того, чтобы можно было безнаказанно убивать своих врагов, а
может быть, верно был сумасшедшим, ибо он обладал даром пророчества. Разобраться
было трудно, и он не знал, что надо было делать с таким героем. Непонятно, как старый, опытный хронограф мог им восхищаться. А пьеса должна была быть доходной, ибо в ней
были и духи, и дуэли, и отравления, и убийство преступного отчима, и поджог замка, и
даже такая диковинка, как театр в театре. Сейчас он думал, что пылкому и веселому
Ричарду Бербеджу очень трудно придется в этой роли отцеубийцы и поджигателя. Но что
делать? Именно такие пьесы и любит публика. Надо, надо найти ключ к герою — понять, кто же он есть на самом деле, объяснить его поступки.
Он смотрел на Эссекса.
Эссекс вдруг бросил перо и встал.
— Ну, все, — сказал он с коротким вздохом. — Готово! — Он слегка махнул рукой. — А как
ваша новая датская хроника, сэр? — Он особенно выделил слово "сэр", ведь именно ему
был обязан Шекспир своим дворянством.,
— Пишу, — ответил Шекспир, присматриваясь к бледному лицу графа, с которого
глядели на него быстрые, беспомощные глаза. — Все пишу и пишу.
— Ах, значит, не удается? — весело спросил Эссекс. — Ну, ничего, ничего. Вы молодец! Я
всегда любил смотреть ваши трагедии. А эта хроника — ведь она о цареубийстве, кажется?
А? Года два тому назад шла в вашем театре трагедия об том же Гамлете. Так ведь и вы
пишете об этом? Так, что ли?
— Так, — сказал Шекспир.
— "Гамлет, отомсти!" — вдруг вспомнил Эссекс и засмеялся. — Вот все, что я запомнил. -
Он подумал. — Два года, говорю? Нет, много раньше. И шла она не у вас, а у Генсло. Там, помню, выходил на сцену здоровенный верзила в белых простынях и эдак жалобно