"… Полежу еще немного и спущусь. "Без вина, конечно!" А вот выпью при тебе целую
кварту, тогда ты прикусишь язык".
(Спускайся не спускайся, Джен-то нет…)
"Двойной родственник… смерть Рафаэля…
Ах, Волк! Хитрейшая бестия он, скажу вам по совести. Почему он, когда ему
рассказывают, сидит и молчит и никогда ничего не спросит? Потому что он знает: ври не
ври, а все равно скажешь правду. Но я-то не из таких! Бросай не бросай мне червяка, я на
него не клюну, помни это, пожалуйста… Смерть Рафаэля… А что, если я с этой самой
кровати и явлюсь в царство небесное? О, тогда я буду полон всеми смертными грехами, и
сегодня прибавится еще новый (не бойся, сегодня ничего не прибавится — ее-то нет!). Я
скажу тогда: Господи, конечно, я большой грешник, но, сказать по совести, корень всех
моих грехов — моя женитьба. Все, что есть нехорошего, мелкого в моей жизни — все
наползло оттуда. От нее я и одинок. Ни дома, ни семьи, ни детей, — только могила сына да
три деревенские ведьмы над ней — вот все, что у меня осталось под конец. Да еще ты, Джен, если это верно, что ты меня любишь.
Да, надо будет сразу же позвать нотариуса и составить завещание, но Господи, Боже
мой, ты же знаешь, я никогда не любил ее, такую безобразную, грубую, плечистую — ни
дать ни взять, переодетый мельник. Когда мне было восемнадцать лет, ей уже стукнуло
двадцать пять. А вообще, Господи, все получилось очень просто, — ты же знаешь, я был
молод и гол, а отец слыл самым богатым плутом в нашем округе. Она знала это и была
такая гордая да чванливая, что просто хоть не подходи, но против меня все-таки не
устояла. Когда мы появились вместе, все оглядывались на нас и говорили: "Молодец, Билл! Ты, Билл, далеко пойдешь", "Тебя повесят, Билл, подлец ты эдакий". Вот как
говорили тогда. И это меня больше всего подхлестывало. А были такие, которые смеялись:
"Ни черта из этого не выйдет все равно, разве старый Хатвей примет к себе нищего?" Но
я-то знал: теперь уж ничего не попишешь — примет! Я был в ту пору тщеславен, как все
деревенские парни.
Так мы и обвенчались. В первые годы она была свирепой и необузданной стервой,
швыряла тарелки и кричала через все комнаты так, чтобы слышали прохожие: "Нищий
лоскут! Ты думаешь, я не знаю, почему ты женился на мне? Нет, я очень хорошо знаю
это". Но раз я ей ответил: "Анна, я женился на тебе потому, что через пять месяцев после
нашей свадьбы родился ребенок, — вот и все". Тогда она упала на свою кровать и заревела, а я был доволен и улыбался. Так мы ругались пять лет, потом охрипли и устали, потом
совсем замолкли, — вот с тех пор и молчим. Так что ты зря считаешь меня счастливчиком, Джен. Одной тебе нравятся мои стихи — очень дрянные стихи, если сказать по правде, не