Никто нас не нашел, спасибо Зеленой Даме. Когда стемнело, мы вновь пустились в путь и к утру въехали под спасительную сень большого леса. Теперь, укрытые ветвями его огромных старых деревьев, мы могли ехать днем, а спать ночью, хотя всякий раз, когда поблизости пробегал барсук или взлетал глухарь, я вздрагивала и начинала судорожно оглядываться, ища глазами Рэннока Хэмилтона и его людей. Не едут ли они сейчас за нами, нарочно позволив нам отъехать достаточно далеко от Кинмилла, чтобы можно было убить нас, не навлекая на себя подозрений?
Хорошо, что зима, по крайней мере, была нашей союзницей – было холодно, но за все время нашего пути ни разу не выпал снег. Через шесть дней мы наконец добрались до побережья. Мы повернули на север и еще три дня скакали вдоль берега моря; как и прежде, за нами никто не гнался, и с каждым новым днем страх одолевал меня все меньше и меньше. В конце концов где-то в середине второй половины дня, когда море было серебристо-серым, а облака – жемчужными, и вокруг нас начали тихо падать большие, похожие на птичий пух, хлопья снега, мы увидели впереди выступающую из снежной дымки громаду скалы Грэнмьюар.
Моя Лилид, белая, словно сотворенная из морской пены, выгнула шею и задрожала от радости. Теплый, толстый плед, обернутый вокруг меня несколько раз, развевался за мною, точно знамя. Джилл и Либбет натянули поводя и остановили своих лошадей по правую и левую руку от меня, мои спасители, мои рыцари, пусть и непохожие на героев рыцарских романов.
Грэнмьюар.
«Наконец-то я дома».
Я прижала Китти к груди и заплакала.
Поначалу Майри меня не узнала.
Думаю, я сама виновата – я вбежала в дом, сгребла ее в охапку, подняла и так крепко прижала к сердцу, что она вскрикнула. Майри, моя Майри! Я не видела ее с тех пор, как приезжала в Грэнмьюар в августе 1562 года, более двух лет тому назад, когда ей только что исполнился год. Теперь ей было три года и четыре месяца, уже не младенец, а маленькая, длинноногая, как олененок, девочка – о, моя Майри, все эти твои годы потеряны для меня навсегда – с глазами Лесли, такими же зелеными, как море, и вьющимися золотыми волосами Александра Гордона.
Я отпустила ее. Хотя она и не заплакала, однако бегом бросилась к тетушке Мар, спряталась под ее рукою, словно напуганный котенок, устремив на меня подозрительный взгляд своих огромных глаз
– Это твоя maman, ma petite[84], – сказала тетушка Мар. – Совсем как в тех историях, что я рассказывала тебе каждый вечер перед сном. Твоя прекрасная maman, которая поет песни вместе с королевой и танцует со всеми красивыми лордами. Ты знаешь ее – ведь мы: ты и я – говорим с нею каждый вечер, перед тем как ты засыпаешь.