Говорит горячо, а выговорившись, никак не может остыть, все хочет прибавить.
Не стоило бы повторяться Не место, где столь часто надо «гвоздь в гвоздь», такое только «Змею» — командиру группы — положено, или Седому, поскольку он еще и воспитатель — его занудствование уставное. Переводит дыхание и лепит вывод, к которому давно пришел — как бы подводит к черте или стенке.
— Тут только стишки одного еврейского поэта–агитатора и подходят: «сколько раз встретишь — убей!», примерно так… И извиняйте, что не в рифму.
Леха, до краев заполненный удушливым гневом, сторон не видит в поисках правды, цепляет на себя репей древних проблем. «Замполит», он же «Балалайка», прозванный так за неистребимую тягу всему давать простые объяснения, а именно: — «проискам мирового империализма», с недавнего времени уточнил адрес этого империализма и его национальную принадлежность.
Некоторые вещи, когда их концентрация переходит какой–то мыслимый рубеж, уже не могут считаться случайными…
— Вот скажи, ты мух жалеешь?.. А за что не жалеешь? — допрашивает Леха и сам же отвечает: — За то, что везде лезут и переносчики всякой заразы. Скажи и в чем разница? Если, конечно, размеры не брать… Нет разницы! Везде лезут и разносчики! Новозадворскую даже не беру примером! Так переживать ли, что муха–баб или не баб? Прихлопнуть без рассматривания яиц! Да только за то, что на хлеб села, потопталась, испоганила. А не испоганить они не могут! Вот муха Толстая — я о мухочеловеке говорю — села на хлеб русский, описала деревню, крестьянство — что не образ, то гадость! А по другому может? В состоянии ли, потому как всякая муха с гавно слетела, и его же выискивает, все вокруг себя под собственные видения–желания равняет? Рисует мир, которого не знает, чуждый себе, но рисует таким, каким видеть хочет! Да сколько не было поколений за той Толстой, они хлебушек не сажали, даже рядом не стояли, а только топтались, гадили на хлебушек! — говорит Леха, для убедительности, случайно, но копируя манеру Седого и даже голос его. — К культуре, к образованию, к чистоте их близко подпускать нельзя, потому как разносчики! Вот та же Толстая, не возьми, сейчас топчется на определении талантов — видишь на какой хлебушек села? — на само будущее его! Определяет теперь — что талант, а что нет — что хорошо, а что плохо! В расход! Или вот другой полностью опустившийся бабец — мухабаб Милявская — подстать ей, еще и неряха, да и дивизит еще про то, убеждает: «пусть говорят!» Я в женщин никогда не стрелял, даже не целился, но тут… И не дрогну! И совесть не заест, потому как с говна, да на хлебушке топтаться, да говорить, что это хорошо, да яйца свои стремиться на всем отложить — за такое, сами понимаете…