Жорж послал в Вандею агентов проверить, не захочет ли страна восстать снова по случаю призыва и не скажут ли тамошние призывники, что если уж служить, то лучше против революционного правительства, нежели за него. Но агенты Жоржа обнаружили Вандею погруженной в величайшую апатию. Из всех имен одно только его имя сохранило влияние, потому что его считали неподкупным роялистом, который предпочел изгнание милостям Первого консула. Вандейцы питали сочувствие к представителю дела, соответствовавшего тайным привязанностям всего народа, но никто уже не решался снова начать скитаться по чащам и большим дорогам. К тому же священники, самые искусные вдохновители простого народа, приняли сторону Первого консула.
Однако требовалось набрать таких удальцов, которые были бы и храбры и скромны. Два месяца находился Жорж в Париже, а едва набрал человек тридцать. Им не открывали цели их будущих действий, не давали знакомиться друг с другом. Они знали только, что их готовят для какого-то предприятия в пользу Бурбонов, и были этим довольны. Между тем им щедро платили, чем они также остались весьма довольны.
Хоть его взгляды и отличались от взглядов республиканцев, Жорж, однако, тайно, со всеми предосторожностями, решил посмотреть, не лучше ли обстоят дела с той стороны, чем со стороны роялистов. Одному верному бретонцу он поручил выведать мысли секретаря Моро, Френьера, который также был бретонцем и состоял в связях со всеми партиями, даже с Фуше. Это значило играть очень рискованно, потому что Фуше в то время глядел во все глаза, ища случая оказать услугу Первому консулу. Насчет Моро Френьер не сообщил ничего утешительного. Жорж не огорчился этим и, решившись все же действовать, торопил своих лондонских распорядителей, потому что, живя в Париже уже несколько месяцев, зря подвергался величайшим опасностям.
Пока Жорж устраивал таким образом дела, агенты Пишегрю действовали со своей стороны и тоже пробовали подступиться к Моро. Несколько интендантов, людей, часто оказывающихся близко знакомыми с генералами, передали Моро несколько слов от Пишегрю. Его спросили, помнит ли он старинного сослуживца и сохраняет ли еще какую-нибудь обиду на него. Моро нечего было досадовать на Пишегрю, на которого он же донес Директории, выдав бумаги из фургона Клинглина>57.
Притом, увлекшись сегодняшней враждой, он оказался неспособен помнить старое зло, оттого и обнаружил только доброжелательность и даже сострадание к несчастьям старинного приятеля. Тогда у него спросили, не примет ли он в Пишегрю участия, не употребит ли свое влияние для возвращения Пишегрю во Францию. В самом деле, прощение было даровано всем вандейцам, всем солдатам Конде, почему оно не могло последовать и для победителя Голландии? Моро отвечал, что от души желает возвращения старого сослуживца, считает это возвращение должной наградой за его услуги, готов с удовольствием ходатайствовать о нем, если бы дозволяли ему теперешние его отношения с правительством. Но поскольку он находится в ссоре со всеми правительственными лицами, то и ногой не ступает в Тюильри. Затем, естественно, последовало описание причин его недовольства и отвращения, испытываемого к Первому консулу, а потом прозвучало пожелание, чтобы Франция скорее освободилась от подобного правителя.