Устроили Николаше, — временное, временное! — хлопотал его благодетель — убежище: так — элегантная простота. Какой–то тоже диванчик нашелся прямо на месте, и тумбочка рядом. Небольшой шаткий стол и один стул нашли в еще одной комнате, совсем разоренной — даже крайнее стекло в ней было разбито и заткнуто пыльной тряпкой. Второй стул и плед, под которым Николаша провел первую ночь, пожертвовал пока Николай Николаевич. Он же лично и тщательным образом обследовал все предметы обстановки на предмет клопиных пятен и остался доволен:
— Вот что хорошо — разного рода, знаете ли, насекомые здесь — не живут. Боятся, знаете ли, запаха кофе! — и он, усевшись, наконец, посреди комнаты верхом на стул, многозначительно поднял палец.
Николаша подумал, что запах кофе, который его новый сосед варил у себя на плитке, вряд ли мог изгнать — даже если принять эту гипотезу — насекомых со всего огромного, во всю длину дома, этажа. Но промолчал.
К вечеру, устроившись, наведя относительный порядок, выметя пол (Николаша, как уже говорилось, был аккуратист), и вытерев — под аккомпанемент полезнейших теперь в его новом положении рассказов соседа о здешнем житье–бытье — вытерев, где возможно, пыль также одолженной тряпкой, он предложил устроить новоселье. Самому выйти в магазин, как он сначала предполагал, было для него по мнению Николай Николаевича рискованно, — пока. Тогда он вытащил предусмотрительно оставленный при себе бумажник; состоялась деликатнейшая сцена, со взаимными «позвольте мне», «нет, уж позвольте», «вы, знаете ли, гость», «да я ведь теперь как бы…», в результате которой молодость победила, и умудренная зрелость, подхватив свою знаменитую сумку, отправилась в магазин с Николашиным деньгами.
Пока старика не было, Николаша оглядывал свое новое пристанище, и тупая тоска стала подниматься у него в душе. Он подошел к окну. «Это приключение, это просто вот — приключение, оно закончится… когда–нибудь», — уговаривал он себя, глядя невидящими глазами в ложащиеся за окном сумерки. Лампочка без абажура светила ему в спину, старик не велел ее выключать. «Когда–нибудь, когда–нибудь», — повторял несчастный парень, жизнь которого так круто изменилась всего–то за пару дней. «Что же мне теперь делать? — в который раз задавал он себе естественный в его положении вопрос. — Как жить? На что, в конце концов?» — «Мда. Ни кола теперь у тебя, Николаша, ни двора…»
…Спустя два часа по возвращении Николай Николаевича, оба они сидели размякшие, благодушные и задумчивые. Свет голо висящей лампы стал ярче, по чашкам и ложечкам (также пожертвованным «до обзаведения») прыгали дерзкие блики, и все время хотелось поймать их рукою; стало душно, распахнули форточку; вместе со свежим, пахнущим весною воздухом полился и приглушенный, бестревожный, будто из–за многих кварталов доносящийся шум вечернего весеннего города.