Ясности, ясности, ему мучительно не хватало ясности — что произошло с ним, отчего — ну, в самом деле: жил–жил, учился, пошел на службу, числился на хорошем счету, имел квартиру, друзей, девушки его любили — и, вот, раз — нет ничего: пыльный нежилой чердак (он стал так называть про себя их жилище), совсем один — если бы не этот милейший старик, ну, конечно, не старик, но это звание прилепил к нему Николаша уже окончательно; отгороженный от всей этой своей прошлой привычной жизни, от всего прежнего привычного мира непостижимой ватной стеной взаимного непонимания, как глухонемой, чем ему оставалось жить? Как?
Что, вообще — дальше–то?
Вдобавок его преследует кто–то: кто–то совершенно непонятный — старик что–то знает, но случая толком расспросить его об этом до сих пор так и не представилось: в этой круговерти событий, хлопот, мелких бытовых нужд, без которых невозможна никакая жизнь. Зачем преследует? Что этим невнятным «им» от него нужно? Или он сам для чего–то «им» нужен? Они хотят что–то сделать с ним? Убить? Не похоже… у них была масса возможностей для этого, но они ими не воспользовались, каждый раз бросали, как бы потеряв всякий интерес… Погоню какую–то затеяли… Ну это, положим, понятно, — с неприятным чувством ответил он сам себе, — первый раз хотели его куда–то отвезти, поняли, что без шума не получится — отстали. Затем, видимо, получив нагоняй от начальства (он продолжал рассматривать «их», проявляющих к нему такой интерес, как некое учреждение), пытались схватить, уже не обращая внимания на шум. Не получилось… Но вот и старик говорит, что носа показывать на улицу не стоит, — пока: это что значит — пока? Пока — что? А может, «они» все же хотят ему… — помочь? а старик–то - …врет? Но — снова — зачем?
Вопросы, одни вопросы… И ответы на них, похоже, таковы, что лучше бы их и не было…
Несмотря на все эти постоянные мучительные раздумья, несмотря на мрачные подозрения и леденящие душу догадки, жизнь понемногу наладилась, вошла в пусть и лежащую далеко в стороне от торной дороги, пусть и немного безумную с точки зрения обычного человека, но — более или менее ровную колею. Прошло недели три. Весна наконец вышла из своей холодноватой элегической задумчивости и принялась за дело, как следует. Дни стали по большей части ясными, солнечными, удлинились; снег теперь стаял почти весь, только в самых тенистых углах еще лежали, догнивая, упорные его остатки.
Николаша с Николай Николаевичем потихоньку, помогая друг другу, вели свое немудреное хозяйство; фактически вместе работали над добытыми шустрым стариком заказами, это отнимало большую часть дня, и они почти не виделись, сидя каждый в своей комнате, однако часто обедали вместе и почти всегда — ужинали. Ну, так — скромно, конечно.