В один прекрасный день этого самого, нашего, обладающего неповторимым чувством юмора раннего лета, утро выдалось хмурым и ветреным, а с обеда зарядил мелкий, холодный, осенний дождик. Было это, как само собою разумеется, в воскресенье.
К вечеру, однако же, распогодилось. Она, насидевшись дома, наглядевшись в плачущее окно, наскучавшись с неинтересной книжкой, вышла — да что там: выскочила — гулять, гулять, гулять!
…уже совсем вечером возвращалась она домой — на метро. Народу в вагоне было не так много, как в будний день; был час, когда люди возвращались после проведенного хорошо — или не очень — воскресного вечера: кто от друзей, кто из театра, или с концерта, кто — еще откуда–нибудь, задумчиво вспоминали проведенный вечер, гоня от себя исподволь приходящие мысли о том, что завтра — понедельник, начало новой недели, заполненной делами, заботами… Глаза у сидящих напротив нее все были затуманены этими смешанными раздумьями: толстая, ярко накрашенная тетка протирала снятые с покрытого испариной мясистого носа очки, на другом конце ряда сидений какие–то дети затеяли толкотню и визг, их родители не замечали этого, поддавшись общему меланхолическому настроению, около них, прислонившись спиной к двери, стоял рыжий малый — да так и не рыжий вовсе, а просто — соломенный блондин, с открытым, располагающим лицом, она искоса бросала на него взгляды своих чудных глаз, но он, казалось, совсем не замечал ее, уставившись в ему одному видную даль. Прямо напротив нее сидел потертый какой–то молодой человек, чуть сухощавый, бледный сероватой болезненной бледностью, будто только из больницы — в десятом часу вечера–то. Она устало закрыла глаза и откинула голову на спинку сиденья, дивные волосы рассыпались по ней — не очень, правду сказать, чистой — но она совсем не думала об этом, устало поддавшись общим, будто распределенным между всеми едущими в вагоне, будто мыслимым всеми вместе, единым сознанием, мыслям.
…Николаша, усталый от воскресной беготни, от которой он успел отвыкнуть, сидел в вагоне метро и ехал домой. Девушка против него, красивая такою особенной красотою молодости, что не скажешь внятно: в чем она заключается, некоторое время искоса бросала взгляды по сторонам, затем видимо утомившись этим, закрыла глаза и откинула голову на спинку сиденья; рассыпались по грязному желтому подоконничку дивные ее волосы: «Ишь ты, не боится, что какие–нибудь оттуда козявки заберутся», — подумалось ему. Он уже не мог оторвать взора от ее нежных губ, прикрытых неплотно, как у спящего ребенка, розового трогательного подбородка, доверчиво подставленного случайным взорам хрупкого девичьего изгиба совсем беззащитного горла, нежной впадинки под ним с какой–то приютившейся в ней блестяшкой…