— Но ведь это — обязательные требования для нарядчиков! — стал защищать своих дежурных Баржин.
— Обязательным может быть только то, что необходимо, а когда заставляют мыть чистые полы — это уже издевательство!
— Но ведь есть устав!
— А что, в уставе сказано о том, что следует издеваться? Где там записано о применении мыла? — спросил возмущенный курсант.
— Устав не может предусмотреть все тонкости. На это есть местные военачальники, — поморщился капитан. — Или ты не знаешь, что тебе будет за невыполнение приказа?
— Что?
— Дисциплинарный батальон!
— Ну, что ж, — сказал Иван. — Я все терпел и требую справедливости! Когда эти подонки, дневальные, нарочно нагадили в туалете, а я уверен, что они это сделали нарочно, я понял, что уступать им ни в коем случае нельзя! Мыть уборную я больше не буду! Пусть меня судит трибунал! Не буду — и все! Хоть режьте меня!
Выслушав Зайцева, Баржин помрачнел. — Ладно, иди, я действительно вижу, что они неправы! Я тебе верю! — пробормотал он, спасая свой авторитет, так как понял, что подчиненные изрядно «перегнули палку».
Вслед за Зайцевым в канцелярию был вызван Кулешов. Иван пошел к своей кровати и сел на табурет. Разгневанные дневальные вынуждены были молчать: они никак не ожидали такого результата.
Туалет все-таки был вымыт. Это беспрекословно сделал Кулешов. После беседы с Баржиным он пошел в умывальник, взял тряпку и ведро и руками убрал экскременты.
Когда вечером рота пришла из клуба (было воскресенье, поэтому в клубе шел фильм «Ленин в Октябре»), хорошо отдохнувшая и выспавшаяся, все довольно быстро узнали о том, что произошло в казарме. Надо сказать, что отношение товарищей к Ивану от этого не ухудшилось. Мало того, они даже начали его в какой-то мере уважать!
А вот Кулешов пострадал вновь! Когда из роты ушел Баржин, и остались лишь одни срочнослужащие, сержант Попков позвал Кулешова в каптерку. Дверь в нее была растворена настежь, и курсанты, ходившие взад-вперед по коридору, все хорошо видели.
Иван сидел, как обычно, у своей кровати на табуретке и смотрел в окно, ни о чем не думая. Вдруг раздался дикий хохот, а затем после некоторой паузы, настоящий рев.
Зайцев очнулся от раздумий. — Господи, что же там опять произошло? — мелькнула мысль.
В это время в кубрик проскочил красный как рак Кулешов. Ничего не говоря, он подбежал к табуретке и сел, отвернувшись к стене. Послышались приглушенные рыдания.
Лишь наутро, в беседе с Вицентасом, Иван узнал о том, что случилось. Оказывается, сержанты решили поиздеваться над Кулешовым. Видя его покорность (а таковыми были почти все соотечественники Зайцева), военачальники почувствовали, что им все дозволено. Здоровенный Шувалов спустил штаны и обнажил свой зад. — А ну-ка целуй! — заорал он на курсанта. Столпившиеся сержанты ждали. Кулешов побагровел, надулся, но спорить не стал. Склонившись над задницей военачальника, он громко чмокнул. Все захохотали. — Нет, не так! — снова завопил Шувалов. — Ты в сам зад целуй, а не в ягодицу!