– Нет, я тоже не понял, – поспешил разочаровать его неблагодарный сын.
– Чего ты не понял? Ты же сам сказал: никто не знает.
– Вот это и не понял. Сколько лет уже человечеству, а оно о себе самого главного не знает.
– Да почему же главного? Главное – жизнь. А уж откуда люди появляются на свет, известно все до подробностей. Только вам пока не все подробности знать полагается.
– Подумаешь, подробности! – беззаботно махнул рукой сердитый Савка. – Все мы знаем, откуда дети берутся.
Лена засмеялась, а Андрей Владимирович буркнул:
– Может, забрать тебя из школы и отправить в больницу гинекологом?
– Кем отправить в больницу?
– Андрей, прекрати! Ты с ума сошел. – Лену бросило в краску, и она испуганно теребила мужа за локоть в тщетной надежде его остановить. – Меняйте тему, быстро. О чем вы вообще говорите в такой день! Я уж и не знаю, каким словом вас назвать.
– Не надо нас называть, – ответил ей Полуярцев. – А близнецы наши совсем от рук отбились.
– А ты дома живи побольше и присматривай за ними.
– Может, лучше тебе побольше дома жить? Все-таки, мать семейства.
– Подумаешь! А ты отец семейства. Или хочешь впустить в огород кого-нибудь из твоих странных знакомых?
– Какие еще странные знакомые?
– Обыкновенные. Которые вокруг тебя роятся, присматриваются или высматривают, примериваются, подгадывают. Ты кому-то из них доверяешь больше, чем мне?
– Лена, о чем ты говоришь? Кто вокруг меня роится, помимо сотрудников администрации?
– Вот-вот, сотрудники администрации. Сколько из них мысленно примеряют твое кресло, никогда не пробовал подсчитать?
– Ты бредишь. Просто мания преследования какая-то.
– Ну конечно, мания. Ты хоть помнишь, как сам в этот кабинет попал? Скажешь, до тебя там никто не сидел? Это у тебя мания, Андрей. Мания непогрешимости и неуязвимости. Тоже мне, Брежнев какой нашелся. Ты отказываешься принимать во внимание самые банальные вещи. В том числе – необходимость работать на перспективу.
Полуярцев очень хорошо помнил историю своего вхождения во власть. Районная администрация приняла его в свое лоно в девяносто третьем, двадцати двух лет от роду, спустя двести лет после восхождения в зенит французской звезды Робеспьера. К Андрею Владимировичу судьба оказалась благосклонней, чем к великому кровопийце. Спустя двести лет после увенчания Бонапарта императорской короной деятель районного просвещения, в отличие от героя советской историографии, был все еще жив и даже сделал немалую карьеру. Путь от скромного канцелярского стола до стола для совещаний оказался весьма коротким, хотя и беспокойным. На середине маршрута сменился глава администрации, и возможность дальнейшего роста некоторое время представлялась вполне призрачной. Тем не менее, гроза миновала и события внезапно приняли благоприятный оборот. И Полуярцев знал причину. Мать, доросшая к девяностым годам до заведующей роно, имела знакомцев в нужных кругах и могла составить ему протекцию даже в весьма безнадежных ситуациях. Снова мать.